Черный пролетарий (СИ)

Только это исполнение капитану Шарафутдинову совсем не нравилось.

— Ты чего? Я свой. Капитан Шарафутдинов, в плену с две тысячи триста тридцать третьего года, — скороговоркой выпалил он.

— За капитана песец тебе, жулик, — обозначил милиционер, глядя на Асгата свирепо и неумолимо.

Соловей прижался лопатками к стене.

Мент бросился в атаку.

Здоровье у Шарафутдинова давно подкачало, но тело помнило боевые навыки. Соловей принял мента ногой в живот. Отпихнул, поднырнул под удар, встретив дубинку подставленной рукой, той же левой ухватил за рукав, правой до самого плеча поддел под мышку, развернулся, подсел, подбивая задом, и швырнул через спину. Бросил хорошо, как ударил об пол. Милиционер хакнул. Из него вышибло весь воздух. Дубинка выпала из разжавшихся пальцев и покатилась. Соловей ногой отправил её под шконку.

«Пистолет!» — засела в голове мысль, и других мыслей, кроме неё, не осталось.

Шарафутдинов упал на колени, расстегнул кобуру, выхватил ПМ. Глазам своим не веря, оттянул затвор, дослал патрон в патронник. Противник сипел, засасывая воздух в отбитые лёгкие. Асгат, не обращая на него внимания, вытащил запасной магазин, сунул в карман. «Ремешок!» Проклятый карабинчик заколдобило. Асгат дёргал, а тот никак не желал отцепляться.

Капитан пограничных войск знал одно — тревогу уже объявили, сейчас прибегут надзиратели, откроют дверь на этаж. У него будет пистолет, а у них нет. И тогда начнётся веселье.

Шарафутдинов не думал, откуда в строго охраняемой тюрьме города Владимира взялся сержант МВД Татарстана в форме и при оружии. А также почему милиционер забивает насмерть осужденных.

По трапу уже грохотали сапоги цириков. Соловей наконец справился с карабином. Пустой ремешок полетел на пол, когда мент неожиданно приподнялся, рванул на себя и сгибом руки взял на удушающий захват.

Асгат захрипел. Стрелять было неудобно. Он саданул противника локтём в голову, но получилось слабо. Гад уже основательно сдавил горло, перед глазами поплыли точки. Шарафутдинов двумя руками оттянул душащее предплечье и с отчаяния впился зубами в волосатую кисть.

Надзиратели ворвались в камеру и с перепугу били вооружённого короткостволом особо опасного Соловья-разбойника, пока он не испустил дух.

Глава двенадцатая,

в которой караван оставляет Святую Русь и Владимир вздыхает привольно, а шаман Мотвил даёт ратникам урок истории с географией, источая идеологический яд

От дороги, ведущей мимо Централа, до ближайшего забора было порядка ста саженей плюс-минус лапоть. Ближе к тюрьме никто не желал селиться, и целая сторона улицы пустовала. Именно там собрался пикет наиболее стыдливых представителей образованного класса.

Выразители общественной совести всех возрастов, среди которых находились девушки, женщины и даже бабы, выстроились в шеренгу как безлоточные частники на рынке. Пикетировали здание городской администрации молча. Разум в правовом сознании стал пробуждаться, и появилась опаска отхватить дубинала за крики и вызывающее поведение. Потому держались скромно, но неравнодушно. Стояли кто со скорбными, требовательными гримасками, кто улыбался с лёгкой, непринуждённой дерзостью прямо в лицо цепным псам режима, прижимали к груди листы чертёжной бумаги с крупно намалёванным значком решётки — «#».

— Подлые уловки слабых людей, — пробурчал Князев, обозревая с крыльца сброд.

— Есть такая профессия — укоризну воплощать, — заметил стоящий рядом Щавель. — Им кто-то платит. Проверишь, узнаешь, потом доложишь светлейшему.

Командир был одет по-походному. Со сборами проволынились, солнце уже поднялось и светило в лицо пикетчикам. Шеренгу демонстрантов озаряло как дуговым прожектором, хоть сейчас выноси на крыльцо пулемёт и расстреливай, зато фасад административного корпуса отбрасывал густую тень, и находившиеся там фигуры командира опричников и начальника тюрьмы казались правозащитникам сгустками мрака.

Ворота Централа стали медленно отворяться. Интеллигенция содрогнулась. «Не по нам ли звонит этот колокол?» — разом возникло предположение в головах собравшихся. Думали одинаково. Недаром все они были единомышленниками. Дальше — больше! На улицу начали выезжать конные ратники. Правда, не в доспехах, а в пыльниках, но все неполживые люди знают иезуитское коварство цепных псов компрадорского режима. Интеллигенты с дрожащими коленками подались назад. Девушки устояли, а с ними бабы и женщины. Студенты нерешительно поглядывали на заборы, прикидывали, успеют ли? Зрелые несогласные избрали путём отступления проулок, по которому было удобно бежать с гордо поднятой головой, зная, что всадник там не проедет.

К их великому облегчению, дух которого ощутимо повис в воздухе, опричники не собирались атаковать, а выстраивались на улице в колонну по двое.

— Когда мы уедем, — распорядился Щавель, — задерживай этих — и на допрос. Выясни, кто организовал, кто подстрекал, кто на митинге главный, кому платили, кто платил, сколько, потом отпусти. Возьми проскрипционные списки и всех подписавшихся под кляузой арестуй. Затем вызывай на допрос по списку люстрационного комитета, пусть дают на ябедников показания. Протоколы будешь показывать арестованным и с них показания возьмёшь на тех, кого по списку допрашивал. Арестованных освободи. Пусть дальше учат студентов на благо Отечества и князя, но помнят, что есть на них материал. Нет ничего лучше разобщённой интеллигенции. Когда она боится и друг дружке не доверяет, тогда работает исправно. Бояться их заставит участь басурманских коллег. От страха они даже на время интриговать перестанут. А ты басурман для острастки прессуй по полной, чтоб из тюрьмы только ногами вперёд и по частям. Не жалей. Басурмане новые приедут, никуда не денутся. Только ты обяжи учебные заведения об их появлении докладывать и сразу обыскивай понаехавших на предмет шпионского оборудования. Найдёшь — повысишь показатели. Не найдёшь, пусть налаживают учебный процесс.

Воля Петрович крякнул.

— Ты, должно быть, в шахматы хорошо играешь?

— Я среди эльфов живу. Вот у них гадюшник так гадюшник, владимирскому не чета.

— С эльфами ты так же?

— Нет, эльфы сами по себе, мы сами по себе, чухна сама по себе. У эльфов рулит не оставляющий следов на снегу строгий вегетарианец Энвироментаниэль, чьё дыхание освежает полость рта. Да и столица их, Садоводство, далеко от нашего Тихвина.

Из ворот выкатились телеги. Последним показался Лузга на муле.

Жёлудь подвёл к крыльцу кобылу.

— Увидимся, боярин, — склонил голову Воля Петрович.

— Не прощаюсь, — ответствовал Щавель. — Смотри тут. На обратном пути загляну, проверю.

— Так точно! — отрапортовал временно исполняющий обязанности главы администрации города Владимира и широко улыбнулся.

Щавель продел ногу в стремя, легко запрыгнул в седло, занял своё место в строю.

— Они отступают! — зычным лекторским голосом гаркнул профессор Политехнического университета.

— А-а-а-а!!! — возликовали пикетчики.

Ещё не до конца веря в увиденное, они проводили глазами скрывшуюся за поворотом последнюю телегу, побросали плакаты и кинулись обниматься. Девушки с бабами, студенты с бородатыми преподами. Целовались взасос, слюнявили щёки. В миг фуррора триумфаторы не ведали различий. Возле их голов порхали маленькие гадкие ники — вестники победы. Справедливость восторжествовала. Плакаты с решётками сделали своё дело, как и было задумано. Так должно было случиться, обязательно случиться. Опричники бежали, поджав хвост, а, значит, падение тоталитарного режима неизбежно. С минуты на минуту отворятся железные двери и на волю выйдут узники. Дальше будет свержение марионетки Князева и свободные выборы главы города из числа наиболее образованных и достойных людей, которых назначит глубокоуважаемый Джоуль Электрикович.

Воля Петрович сплюнул, дёрнул на глаза козырёк фуражки, зашёл в комендатуру.

— Готовы? — спросил он начальника городской стражи.