Пиявки от дурости

на? Я оступился да и ушел под воду на добрых полтора метра. Над головой – муть, солнца не видно, вокруг будто туман клубится, где верх, где низ – не понять. Пока я барахтался, пока выныривал, чуть не захлебнулся. Потом выбрался все же на берег, отдышался и, рискуя выглядеть законченным идиотом, тщательно осмотрел себя в надежде найти хоть одну пиявку. Нет, нигде ни следа, заглянул даже в трусы – но и там не было! Расстроился ужасно: опять не везет дураку. Однако тут ребятня соседская вкруг меня собралась, и гляжу, показывают на что-то пальцами, хохочут. Я ничего понять не могу, таращусь на них в ответ и улыбаюсь, как полный урод.

А должен заметить, летом я всегда носил прическу «полубокс», так что голова была практически лысой. И мне вдруг очень захотелось ее почесать. Тронул я затылок, а под рукой шевелится что-то. Честно скажу, даже не испугался, ощупал спокойно и понял: свершилось. Вот видите, и тут у меня не как у людей. Ведь нормальным гражданам пиявки в руки-ноги, в животы-ягодицы впиваются. А у меня кровососики мои голову облюбовали.

Ну, я бегом домой, к зеркалу. Успел вовремя: ни одна пиявка еще не отвалилась. Долго я любовался картиной, достойной кисти лучших мастеров, Впрочем, сюжет традиционный – этакий Медуз-Горгон получился. Потом лапочки мои черненькие накушались, отпадать начали. А я баночку трехлитровую уже подготовил, колодезной чистейшей водицы набрал. Собралось их там аж тринадцать штук. Число-то какое знаковое! И это мне тоже понравилось.

Ну, а мама испугалась, конечно, поначалу, когда я ей все рассказал, но потом пригляделась повнимательнее и успокоилась: главное жив, а в остальном – что с дебила возьмешь? Глупее вряд ли станет. Засунула меня на всякий случай в ванну, промыла голову, затем какими-то снадобьями намазала и велела ложиться спать. И вот что интересно, перед сном показалось мне, будто в голове пусто-пусто, но не как у дурака, а как у человека, пережившего страшную болезнь, измученного ею, но теперь уже не боящегося ничего, потому что всё позади, и мир вдруг делается прозрачным и ярким, как весной, когда смотришь на улицу через только что вымытое стекло… И что все это значило? Я не успел понять – усталость навалилась, уснул. А наутро...

Едва пробудившись, я ни с того ни с сего прочитал вслух огромный кусок из поэмы «Кому на Руси жить хорошо», и не просто так, а в образе. Пока умывался, вспомнил всю таблицу Менделеева и тут же маминой губной помадой ее на зеркале воспроизвел. Хотел даже атомные веса у каждого элемента написать, но помада уж больно жирно пишет – цифры в клеточку не помещались. В общем, уравнение Шрёдингера я уже над ванной по кафелю рисовал. А проиллюстрировать его мне почему-то захотелось эскизами раннего Микеланджело. Потом я вышел к завтраку и на хорошем старофранцузском продекламировал фрагмент из заключительной речи Жанны д’Арк на суде. Черт, подумал я, а уж не на латыни ли произносила она все эти слова в реальной истории? На французский их кто-то позже перевел. Так знала Жанна латынь