Бумажные кости (СИ)

Он сдавленно всхлипнул и умолк – потому что в руке Крокуса появился нож.

Навершие рукояти было вырезано из красноватого слоистого камня – в форме уродливого человечка, который сидит, сложив на груди руки. Планкет уже видел подобное: дикарский божок, трофей из джунглей. Зубы человечка, острые и мелкие, как у каннибалов, щерились в улыбке.

Если принять как гипотезу, что у каждой вещи есть душа, то у этого ножа душа была исключительно мерзкая.

В следующее мгновение все сдвинулось. Планкет не успел испугаться, а Крокус уже стоял рядом. Темнота под котелком оказалась напротив широкой физиономии певца. Лицо Фласка мгновенно сменило цвет – будто кто-то плеснул в него белой краской.

И тут компаньоны впервые услышали голос Крокуса, почти бесплотный, прозрачный – словно из тонкого стекла.

– Мавр говорит, вы теперь мертвые.

Планкет повернулся, в очках отразилась капля пота, стекающая по виску. Лезвие ножа, упирающееся Фласку чуть выше галстука-бабочки, казалось огромным. Из-под руки Крокуса скалился дикарский божок.

По металлу пробежали косые тени, скрипнул трос, воздух тихо загудел, продавливаемый китовым скелетом.

– Мы... - Планкет сглотнул. – Мы заплатим. Не убивайте его… Пожалуйста…

Крокус не ответил. Гипнотически медленно, словно исполняя ритуал черной магии, провел лезвием по толстой шее Сайруса, по застиранной жилетке, по объемному животу. Певец замер, боясь дышать. По клинку пробегали огоньки и отражения – красные, желтые, кости и челюсти…

Наконец, Крокус отпустил певца. Фласк выдохнул. Убийца поднес нож к уху, в глазах его возникло отрешенное выражение – как у человека, приложившего к уху морскую раковину. Словно злобный карлик с рукояти что-то ему нашептывал. Нечто изуверское и жестокое.

Крокус внимательно выслушал и кивнул.

– Мавр сказал – вы не врете. Но и не говорите всей правды.

Компаньоны переглянулись. Планкет постарался придать своему лицу надлежащую солидность.

– Мы вернем долг, – пообещал он. – Вот доделаем выставку, получим деньги…

– Мавр хочет знать, когда?

– Завтра нам заплатят, – сказал Планкет твердо. Если все пройдет хорошо, подумал он. Боже!

Убийца тотчас уловил флюиды неуверенности.

– Мавр слышит сомнение?

– Нет, я... – Планкет сглотнул. – Завтра с утра, да.

Крокус сдержанно кивнул:

– Мавр понимает. Но господин Шульц не любит ждать. Завтра Праздник. Если денег не будет…

– Будут, – сказал Планкет, и, словно это могло подтвердить его слова, широко улыбнулся.

Крокус не спускал глаз с механика. Планкет продолжал улыбаться, как идиот, но думал лишь о том, что за все это время негр ни разу не моргнул. Будто он не человек вовсе, а машина. Может, так оно и есть на самом деле? Не на пустом же месте возникли слухи о биомеханических монстрах, которых делают по специальным заказам на подпольных фабриках.

Крокус вновь прижал нож к уху, заговорил, точно по телефонному аппарату:

– Нет. Да. Да. Нет. Я понимаю. Да.

Планкет забеспокоился.

– Вам что-то мешает, – сказал Крокус, перехватил нож за рукоять. – Мавр сказал, мизинца будет достаточно…

– Нет! - Фласк понял, что сейчас произойдет нечто ужасное. И произойдет именно с ним. - Не надо, пожалуйста! ПОЖАЛУЙСТА!

Певец попятился. В следующее мгновение его руку сжали в тиски, холодное лезвие коснулось пальца.

Не раздумывая, Планкет бросился на помощь. Хотя совершенно не представлял, что может сделать профессиональный очкарик против профессионального убийцы. Рассмешить до смерти нелепой кончиной? Планкет наткнулся на что-то твердое, взлетел, запрокидывая голову. Стало легко-легко.

Прежде чем рухнуть, он увидел раскачивающийся скелет кита. На мгновение почудилось, что горбач свободен и скользит в глубинах мертвого зала, охотясь на рубиновую пыль; мимо проплывают скелеты рыб и пресноводных дельфинов, а на дне лежат высушенные морские звезды…

Одной из таких звезд Планкет и распластался. Было чертовски больно. Затылок, казалось, треснул напополам. Сквозь пелену, застилающую глаза, механик услышал победный рев освобожденного кита.

Глава III. Соль первой октавы

Еще никогда в жизни Фласк так не кричал. Перед глазами плясали цветные круги, пол качался, дыхания не хватало… Но голос рвался вперед и вширь, без остатка заполняя пространство зала. Фласк с удивлением понял, что проскочил сразу две октавы и сейчас держит (держит, держит, черт побери!) соль первой.

Страх сменился опьянением. Крокус стоял, пригнувшись, будто под порывами ветра. Вся фигура негра выражала потрясение – плечи, руки и само тело; только лицо оставалось каменным. Котелок слетел с головы и лежал на полу, освещаемый синими искрами. Остро пахло паленой шерстью и электричеством.

Фласк эффектно округлил звук – сейчас ему все удавалось, с блеском завершил фразу. Склонился в ожидании аплодисментов. Впервые Фласк почувствовал, что такое «держать зал», когда зрители следуют за каждым движением твоей души, отзываются на мельчайшую интонацию. Вот оно – вдохновение…

Певец ждал, глядя в пол. Он слышал треск разрядов, видел синие блики на мраморе…

Аплодисментов почему-то не было.

Фласк в раздражении выпрямился и увидел Крокуса. Негр смотрел вверх, нож в руке выглядел забытым… Как мимолетна слава, с горечью подумал Фласк и тоже поднял голову.

Остов кита раскачивался, будто под ураганом, метался от одного края купола к другому. По желтым ребрам пробегали электрические молнии, похожие на липкую ярко-синюю паутину. Тросы скрипели и стонали. В воздухе, заряженном, как лейденская банка, ощущалось приближение грозы. Волоски на руках встали дыбом.

– Мавр, что это? – прохрипел Крокус голосом из надтреснутого стекла. – Мавр! Предатель! Ты же обещал меня спасти!

Китовый скелет трясся в лихорадке. Вибрация нарастала. Фласк слышал, как бьются друг о друга пластины китового уса – тук, тук, ту-тук. Сыпалась пыль вперемежку с синими искрами.

В следующее мгновение кит вздрогнул, словно от чудовищного удара. Протяжный треск заглушил прочие звуки. Окутанный сиянием разрядов, череп горбача плавно, как снеговая глыба, стронулся с места; отломился в районе шейных позвонков. На долгое мгновение череп завис, хотя кит продолжал раскачиваться, а затем рухнул вниз. Полого, как большая желтая птица.

Полет его был медленным и величественным.

Фласк невольно пригнулся. Мелькнуло искаженное лицо Крокуса… А потом весь мир превратился в грохот. Брызнули осколки – словно расколотили огромную гипсовую вазу. В лицо ударило белым удушливым облаком. Певец ослеп.

Глава IV. Картина разгрома

Стеллаж с банками – они сдвинуты, капает бесцветная жидкость; одна колба опрокинута, спирт вытек, черная, похожая на осьминога, тварь лежит в лужице. Щупальца безжизненно распластались по выгнутому стеклу.

Откуда-то издалека доносится колокольный звон. С крыши музея вспархивают черные птицы – спешат спрятаться в темно-сером небе с редкими просветами. Кетополис простирается до самого горизонта. Словно жирные опорные точки – купол Кафедрального собора и купол Оперы. А между ними громоздятся черепичные крыши; что они, что небо – все едино. Над трубами вьются тонкие дымные росчерки. Холодно.

Фласк осторожно открыл глаза. В носу и в горле нестерпимо свербело. Певец чихнул, потом закашлялся, затем снова принялся чихать. Все – лицо, одежда, руки – было покрыто белой пылью. Занервничав, Фласк попытался отряхнуться, и тут же вновь оказался в белом облаке. Глаза слезились, отчетливо пахло сухой известью.

Первое, что Фласк увидел, когда пыль осела, был осколок китовой кости. Рядом лежали огромные куски чего-то, подозрительно похожего на мел. Певец взглянул направо, налево; лицо его с каждой секундой становилось все выразительнее.

Он заметил лаковые ботинки – в белой пыли, но видно, что дорогие. Справедливо рассудив, что к ботинкам должны прилагаться ноги, Фласк поднял взгляд.