Хроники Рыжей (Трилогия)

– Мы опоздали, все кончено! – печально шепнул барон, удерживая меня за талию и не подпуская близко к гробам богов, будто пытаясь оградить от удручающего зрелища. – В том нет твоей вины, милая! Гоблины, в этом вообще нет чьей–то вины!

Пронзительную тишину могильника нарушал лишь шорох стекающих по стенам капель конденсата да душераздирающие рыдания несчастного короля. И тогда что–то знакомое встрепенулось в моей душе, напоминая о недавних минутах собственного горя. Точно так же и я теряла отделяющуюся от меня душу Астора, ждущую помощи и со стенаниями уходящую за грань небытия. Я не сумела ее удержать, но сейчас я не имела права отступать – я должна была использовать единственный шанс, дарованный мне злодейкой–судьбой. О, жестокая судьба вознамерилась сыграть свой последний тайм, ожидая, что я не отважусь на новую жертву. Но она ошиблась…

Я закричала громко и безысходно, прощаясь с тем немногим, что сумела отвоевать у жизни, а затем обреченно рванулась, расцепляя кольцо удерживающих меня мужских рук. Я бросилась к саркофагу Аолы, выхватила из ножен Алатору и обрушила ее лезвие на хрустальную крышку, перерубая опутывающие гроб цепи. Массивные звенья лопнули, словно сопрелые нити, а прозрачная крышка разбилась на сотни мельчайших осколков. Шедший из гроба запах разложения стал невыносимым. Я низко наклонилась, рассматривая потемневшую плоть и бесформенное месиво обнаженных, сизых мышц, заменяющих богине лицо. Меж маленьких бугорков грудей лежал увядший, так и не распустившийся розовый бутон. Генрих отвернулся, прикрывая нос рукавом… Но безумная радость внезапно всколыхнулась в моей душе, потому что я рассмотрела – цветок еще не погиб окончательно, сохранив на своих лепестках еле различимые розовые прожилки… В них еще жила слабая надежда на воскрешение, упрямо цепляющаяся за струны моего сердца, взывающая к нему из последних сил и верующая в милосердие. И я знала, какой искупительной жертвы ждала от меня судьба!

– За Астора! – громко, словно читая молитву, выкрикнула я нараспев, проводя лезвием даги по своему лбу точно под линией роста волос. – За Эткина! – Я разрезала свои щеки. – За мой возрожденный из пепла мир, за любовь и счастье! – Я рассекла кожу у себя под подбородком, не обращая внимания на боль и льющуюся ручьем кровь.

– Нет, Ульрика, не нужно, не смей! – жутко взвыл Генрих, угадав мои намерения и пытаясь меня остановить, но было уже поздно.

Я бережно отделила нежную розовую кожу, покрывающую мое лицо, и старательно наложила ее на обезображенный лик Аолы, заботливо прижимая плотнее и разглаживая каждую складочку… Затаившие дыхание король и Генрих зачарованно следили за моими движениями, проникнувшись мистическим благоговением этой возвышенной церемонии…

Грудь Аолы застенчиво всколыхнулась, силясь совершить первый вздох. Хрусталь гробов ее братьев освобождался от гнили, вновь обретая свою первозданную чистоту и ясность. Плесень сходила и осыпалась серой пылью, являя нам облик трех прекрасных богатырей, чьи высокие чела украшали золотые диадемы. Щеки Дарящей жизнь поалели, губы налились багряным цветом, раскрываясь, словно спелый плод, длинные ресницы затрепетали. Бутон розы расцвел, источая упоительный аромат. Король Грей припал ко гробу возлюбленной, сотни раз целуя ее нежные уста. А я тихонько отступила на шаг назад, достала из сумки свою золотую маску и вновь наложила на лицо, испытывая физическое страдание, ничуть не способное затмить счастья, снизошедшего на мою душу. А волшебная вещица мгновенно увеличилась и растянулась, на сей раз закрывая лицо полностью – от лба до самого подбородка – и скрывая мое многократно возросшее уродство. Я так и знала, что моя маска мне еще понадобится!

– Вижу, ты все же не отступила и не сдалась. Именно этого я от тебя и ожидала! – Чья–то холодная рука почти невесомо легла на мое плечо, замораживая даже через ткань рубашки.

Я обернулась. Позади меня стояла королева Смерть…

– Такова несправедливая плата за самопожертвование. – Королева иронично улыбнулась, указывая мне на Аолу, обнимавшую своего вновь обретенного возлюбленного и не обращавшую на меня ни малейшего внимания. – Впрочем, не думаю, что ты рассчитывала на какую–то награду…

Я рассмеялась с едким сарказмом, даже из приличия не пытаясь смягчить своего откровенно невежливого поведения:

– О нет, мне ничего не требуется взамен отданному. Я всегда считала процесс физического созидания жизни несколько приземленным деянием. – Мой намек выглядел довольно вульгарным. – Животным соитием двух тел – поверхностным, лишенным обстоятельности и значимости делом. А тех, кто наобум занимается процессом создания новых особей, я причисляю к на редкость легкомысленным созданиям… Аола и сама еще дитя по уму и сущности…

Смерть широко распахнула черные глаза и бурно расхохоталась:

– Ах вот как! А те, кто лишают людей жизни?..

– Они вынуждены в одиночку принимать весьма ответственные решения, – серьезно ответила я. – Дарить что–либо – легко и приятно, отбирать – страшно и тяжело… Мне приходилось отбирать жизнь… Уж лучше бы я сама умерла вместо тех людей…

– Ты не боишься умереть? – не поверила бабушка. – Умереть в полном смысле этого слова. Не попасть в очередной раз в мой чертог, а погрузиться в бесконечное небытие?

Я небрежно махнула рукой:

– Какой смысл бояться того, что неизбежно? Потеряв так много, я вообще перестала опасаться чего бы то ни было. Моя душа мертва уже очень давно. А с тем, кто ничего не боится, вряд ли может произойти что–то плохое…

– Наверно, это очень трудно – пережить любимого и остаться без врагов, – посочувствовала моя необычная собеседница.

– Жизнь вообще невероятно трудная штука, особенно первые сто лет! – отшутилась я, старательно придавая своим интонациям максимальную убедительность. Ибо я всегда избегала ненужной демонстрации своих подлинных мыслей и своей внутренней слабости.

– Не бояться – это значит идти вперед напролом, не думая о гибели? – предположила королева.

– Нет. – Сейчас я чувствовала себя намного старее и сильнее ее, повелительницы мертвых. – Не бояться – это всего лишь научиться точно рассчитывать свои силы и верить только в себя.

– М–да–а–а, – удивленно протянула Смерть, впечатленная моей невозмутимостью. – А ты стала другой, девочка. Неужели ты полностью утратила вкус к жизни?

– Сам факт телесного существования не имеет над нами никакой власти, – пояснила я, опускаясь на край помоста и расслабленно складывая руки на коленях. Отныне я никуда не торопилась, ибо мой разрушительный путь в этом мире подошел к своему логическому завершению, сменившись стезей мудрости и созидания. – Значение имеет лишь качество совершенных нами деяний, из которых складывается жизнь, и их смысл…

– Немыслимо. – Смерть смирнехонько примостилась рядом, проникновенно заглядывая мне в глаза. – Ты не желаешь просто так наслаждаться всеми прелестями земного бытия? – В глубине ее зрачков закручивались два огненных протуберанца, пытающиеся лишить меня воли и разума, подчинив себе.

– Нет, не желаю, – хмыкнула я, не отводя взгляда, – если моя жизнь не несет осмысленной составляющей. Я – не амеба и не растение. Мне в одинаковой степени дорого все – победы и потери, боль и радость… Жизнь наполнена смыслом лишь в том случае, если я имею возможность строить ее согласно своему разумению, а не по чьему–то указу или по промыслу слепого фатума…

– Поправшая судьбу! – смущенно бормотнула королева. – Так вот почему тебе дали столь странное прозвище. Храбрость – она ведь сродни сумасшествию…

– А сумасшествие – обратная сторона гениальности! – веско закончил за нее Генрих, неслышно подошедший к помосту и занявший свободное место с другой стороны от меня. – Но вот хранить в сердце боль я бы не советовал…

– Ты просто еще не научился ее ценить! – мягко парировала я. – Боль утрат становится тем внутренним стержнем, который делает нас сильнее…

– Я могу избавить тебя от боли и воспоминаний, – черная роза в пальцах Смерти плавно качнулась в мою сторону, – стереть их из твоей памяти!