Хроники Рыжей (Трилогия)

Мои пальцы суетливо забегали по клавиатуре…

«Милосердие» – печатала я.

Стальной голос затих… Я закрыла глаза и стала ожидать неизбежного конца. И эти мгновения тишины показались мне целой вечностью. Компьютер не торопился нанести роковой удар, а я все ждала и ждала…

Когда шелковистый, всепрощающий голос проник через громкоговорящее устройство, я чуть не выпрыгнула из собственной кожи от изумления:

– Процесс отлета и уничтожения планеты остановлен за две секунды до исполнения. Будут ли у вас другие указания, капитан?

Я обессиленно откинулась на спинку кресла, ощущая, как по моим щекам текут теплые слезы облегчения и очищения, дающие миру новый шанс – возможность стать иным, более светлым, добрым и радостным. Я поняла – отныне этот мир становился моим! Моим детищем, моим творением, моей душой и телом. Миром, который я не отдам никому, а стану холить и лелеять, помогая ему совершать первые самостоятельные шаги. Миром, в котором отныне не будет зла и насилия, несправедливости и войн. Ах да, богов и демиургов в нем не останется тоже. Впрочем, нет, пожалуй, двух богов я на Земле все–таки оставлю. А назову я их – Любовь и Счастье!

– Ульрика! – На пороге стоял запыхавшийся от быстрого бега Генрих. – Похоже, ты спасла мир за пару секунд до гибели, и подозреваю, что этого твоего умопомрачительного рекорда уже никто и никогда не сможет побить!

И лишь тогда, осознав, что все самое страшное уже осталось позади, я упала в объятия едва успевшего подхватить меня барона, выкрикивая какие–то бессвязные слова, рыдая, молотя кулаками по его широкой груди и смеясь беззаботным смехом ребенка, наконец–то получившего самый долгожданный, безмерно желанный подарок. Подарок, носящий короткое, но такое всеобъемлющее имя – Мир!

Прошло совсем немало времени, прежде чем я успокоилась, взяла себя в руки и сумела собраться с мыслями. Пережитый стресс еще давал о себе знать, превратившись в нудное подташнивание и слабую боль в висках. Я немного помассировала их пальцами, непроизвольно морщась и стараясь выровнять дыхание. Озабоченный моим плохим самочувствием Генрих смотрел на меня с состраданием.

– Пойдем отсюда, – предложил он. – Тебе воздух свежий нужен, да еще выспаться всласть не помешает и отдохнуть как следует. А здесь, – сильф ласково обнял меня за талию и помолчал, подбирая слова поточнее, – будто что–то нехорошее пропитало каждую вещь, каждый уголок… Брр, – он гадливо передернул плечами, – ну и жуткое же место эта ваша «Чаша жизни»!

А я–то уже вознамерилась рассказать барону о генетической лаборатории, расположенной в давно опечатанном секторе корабля, о сотнях неудавшихся опытов, предшествовавших созданию первых эльфов, в результате которых у нас получались отталкивающе безобразные твари – некоторые из них сумели удрать с корабля, – и многом другом, способном напугать кого угодно… Но потом заметила темные круги под глазами де Грея, его заострившиеся скулы, обглоданные выпавшими на нашу долю испытаниями, и вовремя прикусила доставшийся мне от рождения длинный, болтливый язык, приказав себе молчать. Наверно, я запросто смогла бы излить свою переполненную страданием душу Астору, но отнюдь не Генриху, ибо четко понимала – не нужно взваливать на человека ношу большую той, кою он способен вынести. У каждого из нас свой предел прочности.

– Уходим.

Я в последний раз интимно погладила панель управления и подлокотник любимого кресла, прощаясь с частичкой самой себя, безвозвратно уходящей в прошлое. Я сюда уже не вернусь…

– Подожди! – остановил меня сильф. – Как же так… – Он удивленно развел руки, словно стремясь охватить все разом – и саму рубку, и собранные в ней приборы. – Ты собираешь покинуть звездолет на произвол судьбы?

Я внутренне напряглась, пытаясь избежать того очевидного и жестокого, к чему подводил меня барон:

– Да. А что?

– Ну–у–у, – Генрих нерешительно замялся, – а ты не страшишься оставлять без присмотра свое смертоносное детище, способное погубить наш мир? Не думаешь, что однажды может найтись еще одна властолюбивая натура, возмечтавшая воскресить наследие демиургов? И тогда…

– Достаточно. – Я гордо выпрямилась, превозмогая плещущуюся в сердце боль предстоящей утраты. – Ты прав! Я выполню наказ матери! Я несу ответственность за свой корабль и не имею права просто бросить его без надзора… Компьютер! – мягко позвала я.

– Слушаю вас, капитан! – немедленно откликнулась послушная машина. – Ваши следующие указания?

– Я хочу, чтобы тебя не стало… – не приказала, а попросила я, чувствуя, что сейчас расплачусь опять, и на этот раз еще горше.

– Слушаюсь! – принял мою команду бортовой компьютер. – Начать запуск процедуры самоуничтожения?

Я молчала, уныло повесив голову и кусая губы. Многие ли из нас способны собственноручно убить своего ребенка, принеся его в жертву безопасности других существ?

– Капитан? – кротко напомнил стальной голос. – Я жду…

– Ульрика, – Генрих сочувственно погладил меня по щеке, – не мучай себя понапрасну. Сделай это быстро!

– Хорошо! – Я тяжело вздохнула. – Приказываю активировать процедуру самоуничтожения. Время задержки – десять минут. Отсчет пошел…

– Отсчет начат, – торжественно провозгласил бортовой компьютер. – До взрыва корабля осталось девять минут пятьдесят восемь секунд…

На выходе из рубки я задержалась и вымученно произнесла, практически не надеясь, что меня поймут:

– Прощай, «Чаша жизни»! Я очень тебя люблю!

Компьютер долго не отвечал, упрямо отмеривая секунды свой жизни… И, уже покидая наружный шлюз, я вдруг услышала голос – не бездушно механический, как раньше, а мелодичный, страдающий и ранимый:

– Прощайте, капитан Си–Тха! Я тоже вас люблю!

А затем мы с Генрихом побежали изо всех сил и мчались до тех пор, пока рокочущий грохот отдаленного взрыва не вырвал пол из–под наших ног, бросив нас на кучу щебня и щедро припорошив облаком мусора, состоящего из мелких металлических обломков.

«Будь счастлива, дочка! – Тихий шепот возник у меня в голове и исчез почти мгновенно, унося с собой посмертную сущность Оружейницы, обретшую вечное успокоение вместе со своим кораблем. – Прощай навсегда!»

«Прощай, мать! – мысленно ответила я, посылая ей воздушный поцелуй, пропитанный тихой грустью и моей любовью. – Спи спокойно! Я тебя не забуду…»

– Чуть левее – и она бы угодила мне точно в висок! – уважительно констатировал Генрих, указывая на тонкую стальную спицу, застрявшую в камнях возле его головы. – Гляди, «Чаша жизни» чуть не забрала меня с собой!

– Ты у нас везучий! – Я отерла его покрытое копотью лицо и одобрительно потрепала барона по плечу. – Не погиб – значит, проживешь долгую и счастливую жизнь…

– С тобой? – спросил сильф, хватая меня за пальцы и требовательно заглядывая в глаза.

Я отвернулась, не проронив ни звука. А что я могла ему сказать?

– Тут! – со стопроцентной уверенностью произнес барон, берясь за массивное серебряное кольцо, укрепленное на прочной двустворчатой двери. – Мы пришли!

– А ты уверен, что он все еще там? – выразила я сомнение, недоверчиво разглядывая вычеканенную из металла морду жутковатой твари, служившую дверной ручкой. – Все же времени с тех пор, как ты в последний раз посещал это подземелье, миновало немало…

– Уверен! – сварливо огрызнулся Генрих. – Если бы тебя так придавило, как его, то еще неизвестно, сколько бы резвости ты проявила. Видишь? – Он распахнул дверь, плечом пропихивая меня вперед. Тогда я послушно шагнула в обширное полукруглое помещение, слабо освещенное единственной неяркой лампой, вгляделась в заполняющие его предметы и потрясенно ахнула…

Вдоль стен комнаты выстроились десятки распахнутых сундуков, заполненных неисчислимым множеством всевозможных ювелирных изделий, золотыми слитками и оружием в богатой оправе. Но мое внимание привлекли вовсе не эти сказочные сокровища, а установленный на невысоком постаменте трон и прикованный к нему мужчина, до самых колен вросший в каменную глыбу своего страшного узилища и образовавший с нею единое целое. Мне показалось, он дремлет, опустив голову на широкую грудь и распластав по пластинам филигранной кольчуги длинную седую бороду. Чело величественного узника венчала королевская корона, усеянная крупными рубинами. От всей его крупной фигуры так и веяло спокойной уверенностью и скромным достоинством уважающего себя и всех других людей человека, привыкшего не тратить слов попусту и измеряющего свой жизненный путь не бессмысленными разговорами, а делами и поступками.