Элкинсы не сдаются!

– Р-рад познакомиться, Брекенридж, – пробормотал дядюшка слегка растерянно.

Тут я окончательно понял, что отец совершенно прав: дядюшка Джоэль абсолютно ни в чем не походил на нас, на людей, выросших на Медвежьей Речке!

– Все ваши страхи теперь позади, дядюшка Джоэль! – успокоил я старика, похлопав его по спине. – Я принимаю на себя руководство делом прямо сейчас!

– Р-руководство делом? – переспросил он, слегка закашлявшись и трудолюбиво распрямляясь после моих похлопываний. – К-каким таким делом?

– Ну как же? – удивился я. – Давайте побыстрей к нему и перейдем, ведь мы, Элкинсы, терпеть того не можем откладывать что-либо на потом! Скажите-ка мне, дядюшка Джоэль, нету ли сейчас, прямо тут, поблизости, кого-нибудь из тех проклятущих Клинтонов?

– Отчего же, – сказал дядюшка Джоэль, указывая на парня, сидевшего на краю корыта с водой для лошадей. – Вон как раз один из них!

Должен сказать, по натуре я человек мирный, кроткий, даже застенчивый, каких поискать, и требуется нечто совсем уж из ряда вон выходящее, чтобы вывести меня из себя. Но ведь тут, как-никак, все же была затронута честь нашей семьи! А это, как справедливо заметил мой папаша, есть веская причина для самой кровавой, беспощадной войны! Тем не менее, переходя улицу и приближаясь к лошадиной поилке, я старался сдерживаться из последних сил.

Парень увидел, как я подхожу, и мигом вскочил на ноги.

– Не ты ли здесь будешь Клинтон? – спросил я.

– Ну я, – воинственно ответил он. – А в чем дело?

– Отлично! Меня зовут Брекенридж Элкинс, и я явился сюда, дабы устранить все несправедливости, причиненные моей родне! – начал было я издалека, причем самым вежливым и деликатным образом.

– Отлично! А меня зовут Джон Клинтон, и я отродясь о тебе ничего не слышал! – раздраженно ответил парень и, прервав всякие дальнейшие переговоры, заехал мне кулаком в ухо, да еще вдобавок успел пару раз лягнуть меня по ногам. Но я даже тут сумел сдержаться и всего лишь один разок дал малому в челюсть, отчего он перемахнул через лошадиное корыто, пролетел ровно семнадцать с половиной футов и воткнулся головой в старую сточную канаву возле лошадиного стойла.

Тут дядюшка Джоэль как-то слабо вскрикнул, и я обернулся как раз вовремя, чтобы лицом к лицу встретить подбегавшего ко мне сзади парня.

– Я шериф! – закричал он, тыча пальцем в свою начищенную до блеска звезду. – Я должен арестовать тебя и немедля посадить в каталажку, поскольку ты только что очень возмутил общественное спокойствие!

Со всей свойственной мне кротостью я совсем уж было собрался подчиниться, поскольку папаша всегда требовал от меня должного уважения к закону, но вдруг вспомнил, что речь идет о нашей семейной чести, а здешний шериф наверняка давно принял сторону Клинтонов. Поэтому я очень осторожно отобрал у него оба револьвера, чтобы он не успел причинить ими себе какой-нибудь вред, а его вздрагивающее тело – так же очень осторожно – положил в лошадиную поилку.

– Поскольку ты есть явный клеврет семейства Клинтонов, – сурово сказал я, – мне приходится поступать с тобой, как с любым другим из этих напрасно топчущих землю койотов!

Последние слова я проревел так, что во всех домах на улице задребезжали стекла: ведь я уже начинал сердиться по-настоящему! И тогда я достал пару своих шестизарядных и застрелил насмерть несколько вывесок и в придачу к ним несколько уличных фонарей, дабы должным образом подчеркнуть свою точку зрения. Всех людей с улицы точно метлой смело, ежели, конечно, не брать в расчет дядюшку Джоэля, схоронившегося под лошадиным корытом.

Подумав немного, я решил, что меня здесь просто не узнали, поэтому я еще разок во всеуслышание объявил, кто я таков:

– Здесь перед вами Брекенридж Элкинс, с Медвежьей Речки в Неваде! Я приехал сюда, чтобы должным образом позаботиться о клане Гарфильдов! – Мне почему-то никто не ответил, и тогда я добавил: – Выходите же сюда, вы все, нашедшие себе приют в Зубе Пилы паразиты, и говорите, открыто и честно, на чьей вы стороне! Но помните: кто не со мной – тот против меня!

Затем, пораженный внезапной мыслью, я недоуменно спросил:

– Черт возьми, а куда же подевался тот продажный шериф?

Мне по-прежнему никто не отвечал; тогда я быстро зашел в салун и там, за стойкой бара, обнаружил присевшего на корточки парня, который давился и кашлял, пытаясь проглотить свою бляху. Перегнувшись через стойку, я взял малого за шкирку, перетащил его на эту сторону и поставил перед собой на пол.

– Так вот, значит, ты как?! – в ярости заорал я ему прямо в ухо. – Хочешь выставить меня на посмешище, пытаясь уничтожить столь ценную улику! Да за такое я с тебя не то что живьем скальп сдеру, а…

Но тут малый почему-то закатил глаза и упал в обморок, поэтому я раздраженно швырнул его в угол и решительно вышел из бара. Надо же! Все любопытные головы, повысовывавшиеся было из разных углов, тут же нырнули обратно, будто их и в помине не было!

Тем временем дядюшка Джоэль уже, суетясь, залезал в свою повозку, но я мигом добежал до нее, прыгнул и очутился рядом с ним, и повозка слегка покосилась, и лошади дико заржали, и мы тронулись в путь.

– Где вы проживаете, дядюшка Джоэль? – крикнул я.

– Вон там, – ответил он, облизнув пересохшие губы, и указал на видневшуюся вдали, примерно на расстоянии мили, за полями люцерны и выгонами, крышу дома.

– Послушайте, дядюшка, но мы же никуда не едем! Мы просто тащимся! Мы стоим на месте! – заметил я. – Дайте-ка мне сюда вожжи! – Я забрал вожжи из рук старика и хорошенько гикнул, отчего те мустанги буквально взвились в воздух, а затем понеслись вперед, едва касаясь копытами земли.

Но дядюшке Джоэлю, похоже, такая езда доставляла на удивление мало радости. Он вцепился в борта своей повозки и только жалобно вскрикивал всякий раз, когда мы срезали какой-нибудь угол на одном колесе. А все люди, мимо каких мы проезжали, тоже жалобно кричали и врассыпную бросались с дороги прямо в поля.

– Что за черт? – недоуменно спросил я. – Да что с ними со всеми такое творится? – И, вытащив свой шестизарядный, я посбивал шляпы с кое-кого из тех суетящихся парней в надежде хоть чуть-чуть развеселить дядюшку Джоэля. Но дядюшка почему-то упорно продолжал оставаться совсем грустным!