Купериада (СИ)

Коргалидзе методично бьётся головой о стену. Я его понимаю. Несладко ходить всё время в шлеме. Правда, так он ещё глубже надевается, но хоть душу человек отведёт.

Милочка принимает ванну. Она так любит это дело, что добилась специального приказа шефа, после которого два хмурых сантехника провели трубы и установили возле её стола нечто вроде маленького бассейна с бронзовыми ангелочками по углам. С тех пор Милочка избавилась от необходимости притаскивать воду вёдрами из столовой и мыться в лохани, что несколько оскорбляло её стыдливость и не создавало удобств. А теперь нальёт полную ванну, напустит поверху пены импортного производства и блаженствует. Даже о конце рабочего дня приходится напоминать.

За шкафом возле двери дамы примеряют что-то из одежды, а может быть, белья, потому что периодически, когда дверь открывается, раздаётся визг. Но примерке не прекращается.

Пашка Севастьянов вбивает гвоздь в крышку стола. У него такое хобби. Практически свободного места уже не осталось, и он зарится на мой стол. Я стойко держусь и не уступаю. Пашка сердится, угрожает молотком, но к серьёзным действиям пока не приступал.

Порфирий Иванович крахмалит манишку. Его щепетильность в одежде женщины постоянно ставят в пример мне - укоризненный взгляд на джинсы и то место, на котором, по их мнению, должен висеть галстук, - и Лёве Куперовскому. Лева у нас стиляга. Он напяливает на себя такое, что дамы зеленеют и переходят в третье - газообразное - состояние вещества, а Петрович, один раз увидев опоздавшего Лёву, выронил винтовку и на три дня перешёл - прямо за своими мешками - в каталептическое состояние. Кстати Петровичу ещё повезло. Потому что этот "один раз" был не единственный раз, когда Куперовский опоздал, а единственный раз, когда Петрович его заметил. Обычно Лёва появляется в конторе настолько поздно, что Петрович уже успевает покинуть свой пост и удалиться в отдел кадров, где в компании таких не отставников до конца дня вспоминает безвременно ушедшую молодость. Впрочем, Лёва ещё не пришёл, а Порфирий Иванович закончил с манишкой и аккуратно развесил её на спинке стула, где уже расположилась его рубашка. После этого он вытащил из-под стола кресло-качалку, удобно устроился и уснул.

Похоже, дамы примеряют всё-таки бельё, потому что в комнату уже двенадцатый раз под их негодующие крики заглядывает сексуальный маньяк Тарасевич из второго отдела. Погуляет себе между столами, расскажет анекдот и выскочит. Причём и входить, и выходить он старается внезапно, чтобы использовать фактор неожиданности, но у него пока ничего не получается.

Женщины наконец удалились. В дальнем конце комнаты опять кто-то новенький. Здоровенный, в чёрных штанах и красной рубахе. Топором над головой машет. А стол ему выдали отличный: старинный, дубовый, крепкий, с мордой на фасаде. Вообще с этим дальним концом периодически происходит странное: стена там какая-то ненормальная, будто туманная, и из этого тумана то мебель дополнительные появится, то новые сотрудники - вроде этого бугая, в своём углу и обитают, к нам не подходят, ни с кем не общаются. Мы тоже к ним стараемся не приближаться. Всё равно посидят они немного, посидят и исчезают без следа. А иногда там опускается тьма, только ветер воет и звёзды мерцают. Надо бы в Академию наук написать, но лень.

Хлопает дверь, и в комнату входит ассириец. Два его малолетних соплеменника раскатывают перед ним красную ковровую дорожку. "А кому сапоги-ботинки чинить, набойки набивать, молнии подшивать, туфли ремонтировать, квартиру обчистить, жену увести?" - гнусаво поёт он и внимательно оглядывает нас. "Ничего не надо?" - удивлённо переспрашивает он. Мы молчим. "Ладно, посмотрим", - мстительно говорит ассириец и удаляется. Ковёр сворачивают и выносят. Кто-то зловеще хохочет. Мы оборачиваемся на звук. Там никого нет.

Из коридора доносятся мерные разрывы. Это школьники из соседнего круглогодичного пионерлагеря "Юный садист" метают гранаты - готовятся к "Зарнице". А может, и не школьники. Может, это соседний отдел к районной спартакиаде подготовку ведёт. Спортивных гранат в конторе нет, но Фомин как-то по случаю достал боевые. Вот они и бросают те, что есть. Всё равно тренировка.

"Ложись!" - заорал кто-то, и в центр комнаты падает граната. "Доигрались", - успеваю подумать я, валясь под стол. Другие мужчины среагировали мгновенно и защитились кто чем сумел. Милочка, как позже выяснилось, две секунды из отпущенных пяти решала, выпрыгнуть ей из ванны и укрыться за её боком или нырнуть, рассчитывая на особую крепость французской пены. В конце концов она выбрала второе. Порфирий Иванович спрятался под кресло-качалку. Раздался щелчок. Мы замерли, но взрыва не последовало. От гранаты начал распространяться неприятный запах. Вбежал радостный Михаил Соломонович в щегольской зелёной телогрейке и в противогазе.

"Учения по гражданской обороне, - хихикая, объявил он и добавил. - Фу-газы. Язвы по всему телу. Бесплодие, Через пятнадцать секунд смерть. По нормативу". Забрал свой снаряд и ускакал радовать других.

Вошла лошадь. Остановилась около моего стола. Я дал ей консервы "Морковка в морковном соусе". Местного производства. Больше ничего не было. Съела, поблагодарила ржанием и, потрясая гривой, ускакала.

Явился шеф. Побродил возле столов, Милочкиной ванны. Сказал "мда" и собирался уходить, когда увидел громилу в красной рубахе. Шеф долго озадаченно смотрит на громилу, а тот - на шефа. "Зайдите ко мне", - говорит шеф. Громила бледнеет и исчезает в тумане. Шеф пожимает плечами и удаляется к себе.

Пришёл Куперовский. Значит, скоро обед. В предчувствии его женщины вернулись и поставили на плитку чайник. Он у них медный, трехвёдерный, с гравированной надписью на боку: "Дорогому Николеньке от любящей его супруги Александры Фёдоровны и святого наставника Григория". Кто такой этот Николенька, никто не знает. Надпись старинная, с ятями. Чаепития занимают; важное место в жизни наших дам. Как и примерки. Иногда они совмещают оба занятия, и тогда снуют вокруг стола в весьма странных нарядах, вызывающих повышенную активность Тарасевича. Чайная церемония помогает женщинам отвлечься от тягот быстротекущей жизни. Поэтому чай то греется, то распивается. "А кто у нас сегодня дежурный?" - нараспев выкликает одна из дам. "Я!" - с готовностью отвечает другая и убегает в соседнюю комнату к холодильнику. Вскоре она с натугой прикатывает оттуда двухсотграммовую баночку чёрной икры. "0-о-о", - в экстазе тянут дамы. "А что у нас сегодня к чаю?" - задаёт второй ритуальный вопрос дама-распорядительница. "А вот что!" - хором отвечают остальные и начинают вываливать на стол бутерброды с маслом, сыром и колбасой, отдельно хлеб, масло, сыр и колбасу, печенье, конфеты, сметану, яблоки, груши, дыни, тыквы, арбузы, ананасы, кокосы, фикусы, кактусы, плоды хлебного дерева, жареного хека, копчёную сельдь, солёного сига, мороженую ставриду, сушёную тарань, варёную акулу, мочёного кита, живого кальмара в собственных чернилах, грибы солёные, сушёные, копчёные, жареные, сырые и и ядовитые (мухоморы, по-моему, принесла Корнеплодова; сама, небось, есть их не будет). В центр стола, рядом с чайником, ставят четырёхлитровую бутыль с мутно-зелёным содержимым. Неужели?! Нет, всё в порядке, сухой закон не нарушен. Это всего-навсего сок манго баночный, пропущенный через мясорубку и топлёный двенадцать часов вместе о солёными огурцами под томатным соусом в пьяном виде мужем одной из наших сотрудниц. Кажется, всё. Нет, вот ещё одна достаёт из сумочки и водружает на стол торт в виде индийского храма любви. Дамы смотрят на лежащее перед ними изобилие. "Приятного аппетита", - командует распорядительница, и они, мило щебеча, будто хор адыгейцев на фоне родимых гор, приступают к приёму пищи. Как говорил наш старшина в военных лагерях, будь они трижды прокляты, аминь. К женщинам присоединился Порфирий Иванович, которого они всегда подкармливают. Лёва незаметно утащил у них ананас и доедает его за своим столом. Идиллическая картина. "Группа сицилийских крестьян отмечает счастливое завершение кровной мести". Прекрасная половина нашей комнаты, усиленная Порфирием Ивановичем и частично Лёвой, сметает всё. Только кальмар выпустил новое чернильное облако и скрылся в коридоре, да кит ожил, испугался и пырнул в океан. Впрочем, их исчезновения в общей сутолоке никто не замечает.