Типа в сказку попал

– Иди сюда. Хватит зубами стучать.

Тощая косится на меня, как хорошая девочка Маша на Серого Волка, что схарчил бабку у нее на глазах. И пусть это не ее бабка была – по фигу! – хорошие девочки так смотрят на всех, кто делает нехорошо.

А дать бы ей такую погремуху! Типа, Машка вместо Тощая. Называть эту девку тощей, все равно, что воду водянистой. А спросил малолетку про имя, так на меня зыркнула, будто я это бабку схарчил. Ее собственную. Да еще с особой жестокостью.

– Давай, шевели ногами! Хватит мерзнуть.

Подошла. Стоит, дрожит. Обняла себя за плечи и колотится. А я на нее глядя, сам инеем покрываюсь. Тут в натуре не Кипр в сезон дождей. Там этот дождь раз в месяц бывает, да и то всего час, от силы. А потом всех вином угощают, типа, извините нас, гости дорогие, за плохую погоду. Здесь уже второй день льет, а вина никто не предложил. И зуб даю, не предложит.

– Ну, чего стоишь? Ложись! Согрею.

Зыркнула так, что будь на мне сухой плащ, задымился бы.

– Не льсти себе. Не то у меня настроение…

Среди веток блеснули четыре глаза. Это наши проводники проснулись. В самое время. А то ляпнул бы что-нибудь. Типа, я на мощи не бросаюсь. Брехня. Бросаюсь, когда деваться некуда. Это я дома перебирал: чтоб и баба в теле и фэйс как у модели. А здесь, чего было, то и… Даже вспомнить противно! Не люблю, когда мне выбора не оставляют. Огорчаюсь я тогда. А в огорчительном состоянии много чего могу натворить. В натуре! Машка тоже может. Как она того охранника!… Или это он сам? Типа, неосторожное обращение с огнем. Прям, как у нас на Земле: пуля в голову – чистил заряженное оружие, вспороли глотку – порезался, когда брился. И никаких заморочек!

А девка стучит зубами, как метроном. Так и замедитировать недолго.

– Давай, Машка, иди сюда. Поделюсь плащом. Добрый я сегодня.

– Как ты меня назвал?

– Как надо, так и назвал. Другого ж имени у тебя нет.

– Есть!

– А мне его скажешь?

– Нет!

– Значит, будешь Машкой. И давай лезь под плащ. Теплее будет. Быстро! Пока не передумал.

Послушалась, залезла, повернулась спиной. И сразу стало холоднее. Согреешься тут, как же! Со всех сторон дуть стало. Все-таки у меня плащ, а не палатка. Подгреб девку ближе, она зашипела, как кошка, царапаться начала. Хорошо хоть перчатки надел.

– Да нужна ты мне! Я спать хочу в тепле!

Затихла. И дергаться перестала. Бываю я иногда убедительным, сам себе поражаюсь.

– А сейчас нельзя спать.

– Это почему же?

Машка промолчала и я начал дремать. Все-таки вдвоем теплее. В натуре. Только не выспишься вдвоем. Один шевельнулся – второй тоже глаза открыл. Какой уж тут сон! Дрыхнуть одному нужно, а вдвоем…

– Не спи! – девка дернула лопатками. Острыми. Даже сквозь куртки чувствуются. – Скоро Санут придет.

– Да? – спрашиваю, а сам зеваю во весь рот. – И кто он такой, твой Санут?

На всякий случай оглядываюсь, пока Машка молчит. В натуре, может подбирается кто? Но все спокойно, вроде. Та же мокрая темень, тот же нудный, осенний дождь, под который мне всегда хорошо спится. Спалось. Дома, в теплой постели. А здесь… Впереди и слева огоньки светятся. Два зеленых и два желтых. Это волчары не спят. Соседи наши. Жрать, небось, хотят.

Надо было сразу раскинуть все по понятиям. Чтоб знали, кто в доме хозяин. В смысле, на столбе. Теперь вот присматривай за ними, а то схарчат еще.

Желтые огни мигнули и исчезли. Остались зеленые. Эти глаза напротив… Вот ведь где вспомнилось! Двадцать лет не вспоминал и на тебе! Из песни это. Я тогда совсем мальком был, когда ее пели. Типа, ретро. Для тех, с кого песок уже сыпется. Здесь таких песен не поют, ясен пень. Может, и радио не знают. Как в странах третьего мира. Где жрут все, чего не может тебя сожрать. Без базара! Сам видел. И не хочу чтоб меня харчили. Это может, буддисту какому все по барабану: для него душа главное, а тело – темница. А мне мое тело еще понадобится. В ближайшие сорок лет – это уж точно. Слышал, и после семидесяти мужики очень даже могут… но в это я поверю, когда доживу. Если доживу! А то зеленоглазый пялится на меня, как голодный на полную миску.

– Слышь, братело, ты даже не думай на меня, как на жратву. Не надо. Я ведь тоже жрать хочу. Могу и тебя за харч посчитать. Или твоих щенят.

Тихо ему так сказал, спокойно. Как Ада Абрамовна с нами говорила. Лучшая училка во всем городе. И в моей жизни. В натуре! Если бы ни она, не дожил бы до половозрелого возраста. Как счас помню, подзывает к своему столу, смотрит сверху вниз, – а я в десять лет совсем заморышем был, вполовину меньше Машки, – и говорит:

– Лешенька, если ты не бросишь курить, то умрешь. Годик, может, еще поживешь, и все. Твои друзья будут кушать мороженое, а тебя будут кушать черви.

И все это шепотом и с улыбкой. А бас у Ады ну прям Шаляпинский. Я потом ни у кого такого голоса не слышал. И остальное все под стать голосу. Всем бабам баба была. В автобусе головой потолок подпирала, в лифте на четверых – сама ездила. Бедра у нее такие, что им на двух сиденьях тесно, а грудь из-за спины углядеть можно было. Душевная баба, монументальная, теперь таких не делают. И говорила так, словно гвозди заколачивала; на всю оставшуюся запомнишь.

Вот подумал о ней, и уже мороз по шкуре. А тогда я прям к полу примерз, как услышал:…а тебя будут кушать черви. В классе так тихо стало, что в ушах зазвенело. У Ады всегда на уроке тихо, а тут прям гробовая тишина – дышать забыли. Я потом по ночам просыпался от своего крика, но курить бросил, как отрезало. И не только я. Леву с Савой тоже проняло.

Зеленоглазый моргнул, отвернулся – доброе слово и зверь понимает, в натуре. Тут и Машка зашевелилась. Типа, повернуться хотела, а потом передумала.

– Ты с кем это говоришь?

– С волком.

– С кем?!

– С зеленоглазым, ясен пень! – Может, и по-другому эту зверюгу зовут, но цвета она должна различать. Машка, в смысле, не зеленоглазый. Если не дальтоник. – Договорились не жрать друг друга.

– Договорились?!

– Без базара! Я же нормальный пацан, если не доставать меня. Да и не так уж я люблю собачатину…

Машка поерзала, укрылась с головой плащом. Я тоже. Холодно снаружи, сырость пробирает до костей, а под плащом тепло и Машкой пахнет. В смысле, ее волосами. Я ткнулся в них носом и дремать начал. Сказали б, что с бабой в одной постели спать стану, – без базара, только спать! – не поверил бы.