Русалки-оборотни

Подняв с земли маленькую луковку чеснока, поднес к носу, принюхался:

— Фу! — поморщился. — И правда гадость! — и спрятал ее обратно в карман жилета, к золотой луковице часов.

Глава 8

Ведьма на базар летала,

Привезла подарки:

Домовым два самовара

Да русалкам прялки.

Когда Иван Петрович обронил, что намерен их поселить «в тереме с яминой», в воображении Феликса нарисовалась довольно унылая картинка: заболоченная канава, заросшая камышами и осокой, на окраине деревни, на склоне брошенная изба с покосившейся крышей и заколоченными слепыми окошками, с огромной зияющей ямой в полу. После бурных объяснений со старостой иного нельзя было ожидать. И он ничуть не удивился, когда Глафира привела гостей на самый конец селения, к лесной опушке. Однако, когда взобрались по довольно-таки крутому склону (что Серафиму Степановичу далось не так-то легко), глазам предстал уютный дом (даже, можно сказать, терем), в три яруса, с широким крыльцом, верандой, резными наличниками и лихим коньком на остроугольной крыше. Окружал теремок цветущий сад, где за низеньким ажурным заборчиком на ровных грядках распускались пышные герани и гортензии, а чуть дальше ковром стелилась клубника. Со стороны веранды тяжелыми от наливающихся ягод ветвями в окна стучались черешни и сливы.

— А там есть ямина? — спросил в недоумении Феликс.

— Да вон! — указала Глафира. — На крыльце стоит, нам рукой машет. Она гостям завсегда рада. — И помахала в ответ.

Полина Кондратьевна Ямина — так звали хозяйку чудесного терема. Оказалась она женщиной молодой, собою видной: и пышная коса, и формы, приятные мужскому глазу, и стать, и скромные манеры — все достоинства, обязательные для настоящей красавицы, имелись у нее в избытке. К тому же была она владелицей приличного капитала (не считая дома) и мельницы — единственной на всю округу. С доходов от этой мельницы, отданной в аренду старосте, Полина Кондратьевна и жила. Причем совсем не бедно. Хотя много ль ей нужно, одной-то? Муж ее, мельник, подаривший ей свою смешную фамилию, помер во цвете лет, раздавленный сорвавшимися с высоты мешками с мукой, оставил молодую вдову, горемычную, одну-одинешеньку на всем белом свете. Даже детишек завести не успели…

Все это радушная Полина Кондратьевна поведала гостям за роскошным ужином.

За завтраком же Серафим Степанович услышал от нее полную историю ее скромной жизни и жестокой судьбы.

Они сидели на широкой веранде, хоть и расположенной на солнечной стороне, утопающей в приятной тени буйно разросшегося по перилам и забравшегося на крышу вьюна.

С цветка на цветок порхали белые и лимонно-желтые бабочки, степенно перебирались полосатые шмели.

Накрытый вышитой скатертью стол был сплошь заставлен блюдами и вазочками — с крендельками, пирожками, пышками и ватрушками, с бубликами и пряниками, с медом, колотым сахаром, пастилой и мармеладом. А уж какого тут только варенья не было — и вишневое, и малиновое, черничное, клубничное, смородиновое, брусничное, ежевичное… Серафим Степанович всего и не попробовал, не осилил, а уж наелся и чаю напился. И над всем этим разнообразием обманчиво-ледяными боками поблескивал серебряный ведерный самовар.

Феликс на затянувшемся завтраке не присутствовал — с утра пораньше отправился изучать окрестности.

— Ничего, — утешил Серафим Степанович огорчившуюся хозяйку. — Он же не знал, какие расстегайчики его здесь ждут! — И отважно попросил налить еще чашечку чая.

Итак, под уютный шум закипающего самовара, под мелодичный звон фарфора, под мирное жужжание шмелей рассказала Полина Кондратьевна о своем житье-бытье:

— Вы, должно быть, увидев все это, — она обвела рукой вокруг, — решили, будто я одна из этих благородных городских барышень, что одержимы модой на патриотизм: бросила семью, уехала в глушь просвещать деревенских. Ах, не спорьте! Наверное, так и подумали… И в чем-то вы будете правы, я действительно по мере сил стараюсь помогать соседям, обучаю ребятишек грамоте — но и только. Никого и никогда я не пыталась учить жизни, как говорят, уму-разуму. Я ведь и сама из простых. А все, что у меня есть, честным трудом заработал мой покойный супруг. И дом построил своими собственными руками…

Серафим Степанович машинально кивал, размешивая ложечкой сахар в остывающем чае. Сквозь листву склоненных ветвей вишен посверкивало слепящими искрами солнце. Далеко, за деревенскими сараями зычно прокричал петух. Благодать портила лишь муха, назойливо носившаяся над столом.

Судьба в общем, как считала хозяйка терема, не сложилась. В раннем возрасте оставшуюся круглой сиротой дочку дворовой девушки из милости взяли на воспитание в помещичий дом. Росла она названой сестренкой ровесницы-барышни, ни в чем отказа не знала. Но когда пришла пора и стала она невестой на выданье, названый батюшка внезапно скончался, не отказав пригретой сироте никакого приданого. Без гроша за душой, безродная, кому она нужна? В обществе не примут, приличные женихи не посмотрят даже в ее сторону. А красота, хорошие манеры, привычка к изящным занятиям совсем не подходят крестьянской жене. Да и не смогла б она вернуться к такой жизни, давно ставшей ей совершенно чуждой. Идти в приживалки, гувернантки гордость не позволила. Оставалось либо в монастырь, либо в омут. Но тут фортуна вновь повернула свое колесо, и бесприданница встретила своего суженого, человека простого, но с душой и с достатком. А главное, полюбил он ее безмерно, весь мир был готов кинуть к ее ногам.

— Ведь встретились-то случайно! — предавалась воспоминаниям Полина Кондратьевна. — Как сейчас помню — пошли мы на ярмарку, на медведя ученого смотреть. Сестра едва уговорила меня из дома выйти, жарко было очень, почти как нынче…

Серафим Степанович изо всех сил боролся с подступившей зевотой. После плотной трапезы не грех бы и соснуть где-нибудь на холодке. А тут, как назло, эта муха привязалась… Вон, на изумрудном от листвы столбе бабочка крылышки сложила, забилась в цветок вьюнка, розовый раструб закачался на тоненьком стебельке — да вылезать обратно не спешит, видать, тоже отдохнуть решила. И то верно, под полуденным солнцем только сумасшедшие…

Серафим Степанович усмехнулся в седую бороду — взгляд его скользнул от цветов дальше, к стелющемуся вольным ковром зеленому лугу, покрывающему пологие горбы холмов и неглубокие ложбинки. Чуждым черным пятном маячила на нем появившаяся из леса долговязая фигурка. Серафим Степанович проводил своего помощника глазами, пока тот не пропал из виду, спустившись в невидимую отсюда ложбинку. Более поэтическая натура, чем старый черноризец, подумала б, будто высокие травы расступились и он сошел под землю. Хотя отчасти оно так и было. Неожиданно, спустя короткое время, помощник старца объявился совсем с другой стороны, неподалеку от самой веранды.

— Феликс Тимофеевич! — завидев его, воскликнула хозяйка. — Ну где ж вы все пропадаете? Самовар вот уж скоро простынет! Подите к себе, освежитесь и пожалуйте к столу.

Молодой человек молча поклонился и вновь скрылся с глаз.

— Наверно, из меня получилась бы строгая мать, — чуть смущенно сказала она, посчитав необходимым объяснить свой строгий тон. — Я не сторонница модного либерального воспитания. Молодежь всегда готова найти себе развлечение, а о деле забыть. Вот Игорь Сидорович считает, что главная задача родителей привить детям уважение к порядку…

— Вы знакомы с господином Антиповым? — перебил Серафим Степанович, улыбнувшись подобным рассуждениям — мадам Ямина была ненамного старше Феликса и сгодилась бы тому разве что в сестры, но никак не в воспитатели.

— Да, — кивнула хозяйка, и отчего-то щеки ее порозовели. — Он часто заходит по-соседски на чай. Поместье, где он служит управляющим, недалеко отсюда. Коли не по дороге, а напрямик по берегу озера, всего с четверть часа ходьбы будет. Я гостям рада, Игорь Сидорович — человек образованный, с ним любому поговорить приятно.

Серафим Степанович неопределенно покачал головой. Ему что-то соседский управляющий не показался особенно приятной в общении персоной. Впрочем, то дело вкуса.