Человек, который купил автомобиль

- Что столб, что дерево, один черт, - буркнул я.

- Нет, не один, на самом деле различие очень важно. Если окажется, что это дерево, нам повезло: значит, мы напали на ориентир. Во всех поселках дешевых домов по сю сторону от Мадрида только одно дерево - то, что всего в ста метрах от поселка Густая Тень.

- Точно, дерево, - подтвердил я.

- Хорошо, тогда беритесь за мою руку. Теперь уже недолго - какой-нибудь час - и мы у меня дома. Отсюда я с закрытыми глазами дойду.

Воодушевленные, мы двинулись дальше. Спустя несколько минут, однако, дон Франсиско опять встревожился.

- Вообще-то мы бы уже должны дойти до первых шале Густой Тени, - сказал он. - Странно... - Он ткнул пальцем в темноту. - Вон я вижу свет. Может, кто-нибудь там покажет нам дорогу...

Мы направились к огоньку, единственному разрыву в завесе мрака, и, когда до него дошли, взору нашему предстало диковинное зрелище. На вымощенной каменными плитами площадке в четыре квадратных метра стояли стол, сервант и шкаф. На столе горела ацетиленовая лампа. За столом кабальеро, дама и сеньорита играли в карты. В кресле, чуть поодаль, дремала, прижимая к коленям газету, которую пытался вырвать ветер, седая сеньора. Вид освещенного островка, странного посреди пустынной равнины, действовал умиротворяюще, и в эту суровую непогоду казалось, что перед тобой настоящий домашний очаг.

- Добрый вечер, - поздоровался, когда мы подошли, дон Франсиско.

- Добрый вечер, - ответили ему.

- Будьте любезны, скажите... отсюда очень далеко до поселка Густая Тень?

Отец, мать и дочь переглянулись.

- Часа два назад поселок был еще здесь, - ответил, вынув изо рта трубку, глава семейства. - Но сейчас сказать, где он, я не берусь.

- Вы, наверно, шутите, кабальеро?

- Нет ничего более чуждого моим намерениям, сеньор. Определенно могу вам сказать только одно: удаляясь, поселок двигался в северо-восточном направлении.

- Удаляясь?.. Куда?

- Этого я не знаю. Когда наступил вечер, ветер подхватил и унес пять самых старых шале - те, что высохли и стали совсем легкими. Потом поднялся ураган и унес остальные домики. От нашего осталось то, что вы видите: пол и мебель. Стены же и крыша поднялись, как шляпа, приподнятая над головой человеком с хорошими манерами, и унеслись, роняя черепицу, в воздух. Собака, лая, побежала следом, будто гналась за куропаткой. Но мы подумали, что в этой темноте не слишком удобно бежать за домом, который неизвестно где надумает приземлиться. Сейчас там, где была Густая Тень, кроме нас, никого больше не осталось, - добавил с гордостью кабальеро, - и если вы с вашим другом журналисты, то можете написать, что моя супруга еще раньше предсказывала: поселку не пережить и одного урагана. Она сказала это полгода назад, и...

- Я это сказала полтора года назад, Маноло, - перебила его дама. - Тогда еще наш сосед (это было в августе) установил электрический вентилятор, а когда включил его, в доме сорвало перегородку. Я тогда же предупредила тебя: "Маноло, ты все время простужен, так будь добр, вылезай кашлять на крышку, а то как бы беда не случилась, ведь дом очень непрочный".

- Да, так все и было, - самодовольно подтвердил кабальеро.

Я и дон Франсиско попрощались с ними, пообещав, что если обнаружим где-нибудь поблизости что-нибудь похожее на домик баскского типа, то вернемся и им об этом сообщим; а потом, полные тревоги, быстрым шагом продолжали свой путь.

В половине третьего ночи мы наконец увидели в темноте какие-то немыслимые постройки. Перед дверьми одной из них, похожей на ящик с выпуклостями, дон Франсиско остановился. Достал из кармана ключ, открыл калитку микроскопического садика и сказал, вздохнув:

- Ну, вот мы и дома! Нет ничего лучше собственного домика, где можно отдыхать от ежедневных трудов совершенно спокойно, зная, что приобретен он на честно заработанные деньги.

Тут почти у самых моих ног залаяла огромная собака.

- Тихо, тихо! - закричал дон Франсиско, чтобы ее успокоить.

- А ну пошел! - крикнул я псу, прячась испуганно за своего спутника.

Собака не унималась.

- Чертова тварь! - пробормотал мой приятель-домовладелец. - Каждый раз одно и то же! Его привезли несколько дней назад из огромной эстремадурской латифундии, и он все никак не может понять, что владения бывают и небольшие и что у его нового хозяина усадьба площадью всего в шесть квадратных метров. Ему кажется, что весь поселок его. Рамирес, позовите вы это животное!

- Спокойно, Ляжка! - раздалось за стенкой соседнего домика.

Только после этого дон Франсиско смог ввести меня в дом.

То ли от усталости после долгой пешей прогулки, то ли благодаря тишине, царящей в этих удаленных местах, я сразу погрузился в непробудный младенческий сон, а с восходом солнца мы поднялись, чтобы успеть осмотреть поселок.

Свой дом дон Франсиско показал мне с той же веселой гордостью, с какой молодая девушка демонстрирует белизну своих зубов.

Главными достопримечательностями усадьбы были сад и двор. В первом росли один пучочек анютиных глазок, один куст ползучей розы, длинная и тонкая-претонкая ветка которого карабкалась по стене домика, и одно дерево. И ничего более, ни единой травинки. Однако дон Франсиско обвел все это рукой с таким видом, словно жест его относился к просторам Сан-Ильдефонсо или Аранхуэса.

- Это сад, - сказал он.

- Очень мило, - похвалил я, задерживая взгляд, чтобы слишком быстрым осмотром не оскорбить хозяина, на каждом листе дерева и каждой веточке розового куста.

- Лучшее дерево в поселке, - похвастался он.

- Это сразу видно.

- Стоит целого леса. Да что там говорить, это дерево вполне можно принять за лес.

- О да, это лес, настоящий лес! И не самый маленький.

- Да, не самый. Что до розового куста, то он просто потрясающий. Приставная лестница, а не куст. А теперь пойдемте со мной, я покажу вам двор. Подарок судьбы, иначе не скажешь. Очень часто я прихожу домой, обремененный заботами, и уход за курами помогает мне забыть обо всем. Вы только посмотрите на них.

В крохотном закутке, отгороженном от сада несколькими досками, я увидел двух грязных, невероятно жалких кур; можно было подумать, будто они только что пришли пешком откуда-нибудь из далекой Гвинеи.

- Какой они породы? - спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

- Этого не знает никто, - ответил, явно польщенный моим интересом, дон Франсиско. - Никому пока не удалось определить их породу. Более того, один мой друг принял было их за уток, другой - за сорок. Однако на самом деле это куры. И я бы не променял их и на двух страусов. Дело в том, что у этих кур есть одна удивительная особенность. Скорлупа яиц у них не такая, как у других кур, потому что известки здесь нет и им приходится клевать глину. И посмотрите, друг мой, как мудра природа. Знаете вы, из чего эти бедняжки делают скорлупу для своих яиц? Из глины. Получается нечто вроде маленьких запечатанных глиняных горшочков, внутри которых белок и желток. Какое это чудо, приспосабливание к условиям среды обитания!

- Поразительно!

Воодушевленный этим восклицанием, дон Франсиско уже раскрыл рот, чтобы продолжить, но тут вдруг из окна дома по саду словно выстрелили:

- Франсиско!

- Это моя жена, - объяснил дон Франсиско и повернулся к окну: - Что случилось?

- Пойди дай микстуру малышу, он ее не хочет пить.

- Каетана уже вышла?

- Сейчас выйдет, - ответил из окна тот же голос.

Домовладелец, порозовев, решил, по-видимому, что следует объяснить мне смысл происходящего:

- Поскольку дом... не очень вместительный, нам в нем не так свободно, как хотелось бы, и если в него кто-то входит, другой должен выйти. Вообще-то тут не дом виноват, а Каетана: уж слишком она толстая. Мы думаем расстаться с ней и взять другую служанку, в весе мухи. Тогда все будет как надо.

В двери появилась и села на пороге толстуха тридцати с лишним лет; вид у нее был усталый. Извинившись передо мной, дон Франсиско вошел, а я попытался было скоротать время, созерцая пейзаж; однако я никогда не видел ничего печальнее этих непрочных домишек, выкрашенных в веселые белый и красный цвета, но обреченных на недолгую жизнь. Я стал думать, где до этого испытал похожее чувство, и вспомнил санаторий для золотушных детей на одном из пляжей северного побережья. Дети казались тоже веселыми, но многим из них не суждено было играть на солнце следующим летом. И эти яркие домики будто воплощали в себе все несчастные судьбы, все искалеченные детства. Казалось даже, что некоторые домики сами понимают, что хватит их уже совсем не на много дождливых зим, и окна их смотрели грустно, как глаза больного, а черепичная крыша напоминала берет, который низко надвинул себе на лоб боязливый ребенок...