Попались

— Здравствуйте, дамы и господа.

— Здрааа… — лениво отозвался класс.

Маленький твердый шарик из жеваной промокашки только чудом не попал учительнице в ухо и влип в первое «о» в слове «самообман». Шарик номер два угодил во вторую букву «м». Кажется, это постарался Родимцев с пятой парты. На пару с соседом Катуковым. Ксения Леопольдовна никак не могла понять, зачем в современные тетради по-прежнему кладут промокашки, если чернильными ручками давным-давно не пользуются. Неужто все для того, чтобы деткам было чем плевать в педагогов?

— Сегодня мы с вами продолжим разговор о великом романе Федора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание», — сказала Баба Ксюча, гордо игнорируя стрелков из трубки. — Прошлый раз я просила вас задуматься вот над каким вопросом: в чем неправота теории Раскольникова, которая и привела его к убийству. Кто из вас желает ответить?

С задней парты взметнулась рука. Это был Андрюша Власов — наглец и умница. Доводить учителей было его самым любимым развлечением. Ради этого он даже лазил в Интернет за дополнительной литературой. Набирал компромат на великих людей.

Баба Ксюча открыла журнал и поняла, что не спрашивать добровольца она не может: у того уже давно не было оценок.

— Ну хорошо, пусть Власов, — с сомнением проговорила она. — Мы вас слушаем, Андрей. Можно с места.

— Ни в чем, — широко улыбнулся наглец.

По рядам пробежали смешки.

— Что-что? — переспросила учительница.

— Я говорю, ни в чем, — любуясь собой, повторил Власов. — Раскольников не ошибался. Кто ведь такая эта ваша старуха Алена? Типичная барыга. Она что, проверяет откуда ее клиенты берут вещички для залога? Нет. Берет и сразу конкретно башляет. А если кто краденое или там с убитого снятое ей притаранит, старухе даже выгодней: вор, грабитель — он и на меньшее согласится, лишь бы свой налик получить. То есть, выражаясь юридическим языком, старуха сама провоцирует преступления, создает вокруг себя криминогенную зону. Всякая питерская шпана может воровать, убивать, потому что знает: Алена купит и в милицию не стукнет. Поэтому Раскольников, прибив процентщицу, спасает многие жизни. Зачищает территорию. Добро должно быть с кулаками.

— Погодите, Андрей, — озадаченно сказала Баба Ксюча. — Добро с топором — это уж чересчур… И потом, вы не забудьте про сестру Лизавету: ее-то, бедную, за что?

— Элементарно, — пожал плечами Власов. — Лизавета не виновата, факт. Но в каждой контртеррористической операции может пострадать мирное население, это всем известно. Во время «Норд-Оста», к примеру, сколько народа зазря потравили? Почти две сотни. А Раскольников, считай, обошелся малой кровью… Разве я неправ?

Литераторша открыла рот, чтобы толково возразить наглецу, но в этот момент по классу пронесся нежный звон.

— Уже конец урока? — Баба Ксюча с удивлением поглядела на часы. — Но вроде бы…

Откуда-то из задних рядов послышалось то ли смачное хихиканье, то ли сдавленное хрюканье.

— Это у вас в сумочке звенит, — очень вежливо подсказала красивая отличница Тимошенко.

Ксения Леопольдовна резко вздрогнула и, недолго думая, опорожнила сумочку прямо на стол. Заливался действительно ее пейджер.

Класс вытянул шеи: такого СТАРОГО, такого БОЛЬШОГО пейджера никто из них не видел. Многие вообще думали, что этот вид связи вымер, как тиранозавр или птеродактиль.

Баба Ксюча придавила кнопку приема, чтобы докучливый звон стих. Поглядела на экранчик. Задумалась.

— Ага, — сказала она вслух после паузы. — Ага. Совсем другое дело.

Произнеся это, она небрежно побросала вещички обратно в сумку. Туда же следом улетели очки. Только сейчас десятый «Б» заметил, что у их литераторши глаза не просто серые, а серо-стальные. И не такие уж близорукие.

— Андрей, я отвлеклась, извините. Вы ведь что-то у меня спрашивали, верно? — С этими словами Баба Ксюча медленно и какой-то новой вкрадчивой походкой двинулась вдоль притихшего ряда парт.

Андрюша Власов, который по-прежнему стоял, вдруг почувствовал себя до крайности неуютно — словно одинокий безоружный солдат в пустом окопе за минуту до танковой атаки. Но деваться было некуда.

— Я, это, про Раскольникова из «Преступления и наказания», — заторопился он, комкая слова. — Разве я, говорю, типа неправ?

— Правы, конечно, вы более чем правы, — рассеянно кивнула учительница и обвела взглядом класс. От этого взгляда классу стало не по себе. — Садитесь, Андрей, пятерка за ответ. Именно так и должно быть: сперва преступление, потом наказание. Мне отмщение и аз воздам… Руки! Конев, Мерецков, Гударьян! — повелительно выкрикнула она. — Все трое, быстро правые руки вверх, ну! — Было в ее голосе нечто такое, что три руки разом вытянулись вверх.

На твидовом обшлаге куртки здоровенного, как слон, Мерецкова нашлась тонкая, едва заметная полоска мела.

— Прекра-а-а-асно! — хищно протянула Баба Ксюча, и мгновение спустя обалдевший от ужаса Мерецков осознал, что железная рука училки равномерно возит его физиономией по доске, щеками и бровями стирая нарисованный им огурец вместе со словом «грымза».

Еще через пару секунд рты Родимцева и Катукова были плотно набиты промокашкой под мерное учительское: «Жуйте, господа, жуйте, это ваша любимая!» Класс не успел опомниться, как Баба Ксюча с неумолимостью молотилки, хотя и без особой жестокости, оскорбила действием полдюжины самых отъявленных — тех, которые давно нарывались. Прочим она деловито погрозила средним пальцем, взяла со стола книги, указку, классный журнал, пристроила сумочку подмышку и вышла за дверь.

В коридоре второго этажа расслабленно дымил у открытой форточки дубина Жуков из одиннадцатого «А».

— Привет, старушенция, — почти миролюбиво сказал он Бабе Ксюче, выпуская дым ей в лицо. — Закурим по одной?..

Только оказавшись на полу лежащим мордой вниз, любимый сын первого помощника мэра уяснил, каким опасным оружием в умелых руках может быть простой двухтомник Достоевского. И как, мамочки, больно, когда обычную деревянную указку трижды с хрустом ломают о твою голову.

А Ксения Леопольдовна твердой поступью центуриона уже входила в учительскую. И первым делом с размаху врезала ногой по фанерной коробке у входа. Раз, другой, третий — до тех пор, пока что-то в глубине коробки не треснуло.

— Ксе… — возмущенно начала Плетка и тут же ойкнула, схлопотав сумочкой по уху.

— Школе. Миксеры. Не нужны, — угрожающе, с расстановкой объявила на всю учительскую Баба Ксюча. — Потому что не нужны никогда. Есть возражения?

Возражений не было. Плетка, вытаращив глаза, молча держалась за ухо. Географичка Мелехина соляным столбом застыла над фаянсовой свиньей-копилкой с общественными деньгами. Из-за вешалки потрясенно икнула практикантка Салиас. Все прочие были на уроках.

Баба Ксюча аккуратно положила Достоевского на стол, затем отодвинула локтем соляной столб и взвесила в руке денежную свинью.

— Ого, — сказала она. — Девочка созрела.

И без колебаний жахнула копилкой об пол.

Осколки фаянса и мелочь разлетелись по всей комнате. Баба Ксюча с необычайным проворством увернулась от брызг осколков и монеток, после чего быстренько подмела с полу все голубые, желтые и редкие малиновые бумажки. Зеленые десятки ее не заинтересовали.

— Я тут решила, — обратилась она к географичке, — что за десять лет работы выслужила себе небольшую премию. На текущие расходы. Кивните, если согласны.

Черная Касса, вся белая от страха, мелко затрясла головой.

— Спасибо, коллеги, — вежливо сказала Ксения Леопольдовна. — Счастливо оставаться.

Последний визит она нанесла директору. Протаранив заслон секретарши Вероники в приемной так же просто, как тяжелый «хаммер» утюжит колесами траву и колючий кустарник, Баба Ксюча на некоторое время задержалась у двери Гугина. Приложила к ней ухо. Услышала, наверное, что-то забавное, поскольку распахивала дверь с улыбкой.

— А вот и грымза! — объявила она, входя. — Легка на помине.

Директор Гугин был не один и без галстука. И без пиджака. А ценный растущий кадр Марина Сергеевна — даже и вовсе богатым бюстом наружу.