Граальщики

Том Холт

Граальщики

1

Да, погодка разыгралась что надо.

Все началось с совершенно обычных порывов визгливых скрипичных глиссандо, но вскоре зазвенела медь, а сразу же за ней засвистела и вся группа деревянных духовых; а сейчас тубы и контрабасы разорались уже вовсю, а тромбоны поддерживают их со спины вспышками молний. К тому же сверху все это обильно поливается дождем.

Ослепительная вспышка электрического света прорезает тьму и мучительно ярко отражается от кольчуги рыцаря, с трудом взбирающегося на крутой откос. Его забрало поднято, и видно страдальчески искаженное лицо. Он идиот. Это можно определить с первого взгляда. Не то чтобы его выдавало его стройное, молодцеватое, атлетически сложенное тело или насквозь промокшие золотистые кудри, налипшие на лоб, как водоросли; просто ни один человек, у которого между ушами есть хоть что-то, о чем стоит говорить, не станет лезть в грозу на крутую гору в полном доспехе.

Да, конечно, предполагается, что на вершине горы спит принцесса, которую можно разбудить поцелуем от столетнего зачарованного сна. Да, конечно, утверждается, что эта принцесса прекрасна, мудра и невероятно богата; и скорее всего, она почувствует расположение к человеку, который ее разбудит. Но здравый смысл – даже если он окажется в состоянии переварить саму гипотезу существования спящих принцесс на горных вершинах – уж наверное должен подсказать, что если она пролежала там сотню лет, то скорее всего никуда оттуда не денется и к утру, когда дождь прекратится и наш приятель сможет разглядеть, куда ставит ногу.

Рыцарь, спотыкаясь, лезет дальше, и что-то – видимо, пресловутая удача, хранящая дураков, – удерживает его ногу от преткновения о муравейники, вересковые кочки и прочие естественные препятствия, грозящие пустить его, вместе с его пятьюдесятью фунтами листовой стали, кувырком вниз по склону, как бронированный тобогган. Раздвоенная молния вновь срывается с небес, и вместо того, чтобы изжарить его на месте, зачем-то освещает вершину горы. Она даже заходит еще дальше, услужливо воспламеняя согнувшийся под ветром корявый терновый куст, чтобы рыцарь смог разглядеть фигуру человека, спящего под выступом скалы. Если не считать отсутствия неоновой вывески с надписью «ТЕБЕ СЮДА», казалось, было сделано все, чтобы облегчить ему задачу.

– Ага! – говорит рыцарь.

Он кладет на землю свой щит и копье и на минуту преклоняет колени, пораженный благоговейным восторгом. Овца, пристроившаяся под ближайшим кустиком можжевельника и жующая вересковый корень, бросает на него взгляд, исполненный глубочайшего презрения.

Спящая принцесса пребывает в неподвижности. Как ни странно, но для человека, проспавшего сотню лет на вершине горы, она довольно неплохо сохранилась. Стоит лишь задуматься о том, что случится с обычными вельветовыми штанами, если их по неосторожности оставить на ночь на веревке, – и следовало бы удивиться, насколько она опрятна. Но, разумеется, наш идиот ничего не замечает – по правде говоря, он все еще молится. Похоже, он просто не хочет обращать внимания на некоторые странности.

Но вот дождь кончился, и рассвет, зябко поеживаясь, уже высовывает свою розовую ножку из-под пухового облачного одеяла. Изящный солнечный лучик освещает сцену. Доспехи рыцаря тихо ржавеют. Кому-то потом придется заняться ими с проволочной щеткой и банкой политуры, но, как вы, без сомнения, уже догадались, это будет не наш рыцарь.

Наконец, справившись с не слишком большим количеством «патерностеров» и довольно подозрительно звучащим «Te Deum», рыцарь поднимается на ноги и приближается к спящей фигуре. Рассвет к этому времени уже разыгрался вовсю, и как раз в тот момент, когда он откидывает с ее лица вуаль – прошу заметить, что какая-то невидимая сила на протяжении столетия предохраняла вуаль от плесени, – солнце выпускает на волю непомерное количество атмосферного розового сияния. Слегка скрипнув, рыцарь наклоняется и запечатлевает сдержанный целомудренный поцелуй на щеке спящей.

Она шевелится. Томно открывает глаза. Вспомните, как вы себя чувствуете сразу после пробуждения, а потом умножьте на тридцать шесть тысяч пятьсот. Совершенно верно: вам было бы чертовски не по себе, не правда ли? И первое, что бы вы сказали, было бы, конечно же, «мгррх-х-х!» или что-нибудь в этом роде? Как бы не так.

– Привет тебе, о солнце! – говорит она. – привет тебе, свет дня, привет тебе, расс…

Тут она запинается. Хлопает ресницами.

– Постой-ка, – говорит она.

Рыцарь остается на коленях. На его лице все то же абсолютно идиотское выражение, какое мы можем наблюдать лишь на картинах прерафаэлитов.

– Ты кто? – спрашивает принцесса.

Рыцарь прочищает глотку.

– Я, – говорит он, – принц Боамунд, старший сын короля Ипсимера Нортгэльского, и я пришел…

– Кто-кто?

Принц поднимает брови, словно персонаж Берн-Джонса, наступивший на что-то острое.

– Я принц Боамунд, старший сын короля…

– Боамунд?

– Совершенно верно, – говорит рыцарь. – Боамунд, старший сын…

– Как это пишется?

Рыцарь выглядит озабоченным. Там, где он обучался, можно было либо записаться на продвинутый курс соколиной охоты, либо изучать правописание, – но не то и другое одновременно. Угадайте, что он выбрал.

– Бэ, – говорит он, запинаясь. – О… А…

На лице принцессы (без сомнения, ангельски прекрасном) возникает странное выражение.

– Ты что, схохмить решил или что?

– Схохмить?

– Прикалываешься, – поясняет она. – Шутки шутишь. – Она некоторое время обдумывает ситуацию. – Но ты ведь не шутишь, правда?

– Правда, – отвечает Боамунд. Он глубоко задумывается. – Слушай, – говорит он. – Я Боамунд, старший сын короля Ипсимера Нортгэльского, а ты Кримхильда Прекрасная, и ты спишь колдовским сном на вершине этой горы с тех пор, как злой волшебник Дунтор наложил на тебя заклятие, и я только что разбудил тебя поцелуем. Все правильно?

Принцесса кивает.

– Ну вот, – говорит Боамунд.

– И что?

– Что значит «и что»? – говорит Боамунд, краснея. – Я хочу сказать, ведь считается, что… ну…

– Что – «ну»?

– Ну…

Кримхильда кидает на него еще один странный взгляд и лезет под стоящий рядом камень за своей кофточкой. Кофточка, разумеется, девственно чиста.

– То есть, – говорит она, – ты, конечно, подходишь; ты, конечно, принц и все такое, но… в общем, здесь какая-то ошибка, вот и все.

– Ошибка?

– Ошибка. Слушай, – говорит она. – Кто тебе рассказал? О том, что я лежу здесь и все такое?

Боамунд погружается в задумчивость.

– Ну, – говорит он, – один человек в таверне, если уж ты хочешь знать.

– Рыцарь?

Боамунд скребет в затылке. Представьте себе рыцаря Альма-Тадемы, который умудрился каким-то образом выпасть из картины и теперь гадает, как ему забраться обратно, не разбив стекла.

– Да, я думаю, что это мог быть и рыцарь. Мы играли в карты, и я выиграл.

Розовые губки Кримхильды вытягиваются в жесткую линию.

– Вот как? – говорит она.

– Да, – отвечает Боамунд, – и когда я попросил его расплатиться, он сказал, что ужасно сожалеет, но у него совершенно нет денег. И я как раз собирался хорошенько рассердиться на него, когда он сказал, что, если я хочу, он может взамен навести меня на довольно интересное дельце. Ну, я подумал, что у меня не такой уж большой выбор, так что…

– Понимаю, – говорит Кримхильда ледяным тоном. – Скажи, а этот рыцарь, он был такой смуглый, симпатичный, такой вроде как угрюмый, с длинным носом, волосы на затылке взъерошены.?

– Да, – говорит Боамунд удивленно. – Ты его знаешь? То есть, я хочу сказать, – откуда, ты ведь проспала…

– Ну подожди, я еще доберусь до него! Лживый маленький крысеныш! – яростно восклицает Кримхильда. – Как я сразу не догадалась!

– Так значит, ты его действительно знаешь?

Кримхильда горько смеется.

– О да, – говорит она. – Я хорошо знаю Танкреда де ла Гран. Вонючий хорек, – добавляет она. – У меня найдется пара слов для месье де ла Гран, когда он наконец сподобится прийти сюда.