Страна Рождества

— Я хочу получить второй шанс, — сказал он.

— На что?

Ему, казалось, потребовалось время, чтобы обдумать ответ.

— Шанс все исправить. Я мог бы помешать им уехать. Тому человеку и вашему сыну.

— Откуда вы могли знать? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Вы проделали долгий путь? — спросил он своим тонким, фальшивым голосом.

— Да. Вроде того, — сказала она. — Не совсем.

— Вот как. Теперь понимаю, — сказал он без малейшего следа сарказма.

Он придержал для нее дверь, и она первой вошла на кухню. Кондиционер принес облегчение, почти такое же, как стакан холодной воды с веточкой мяты в ней.

Это была кухня для старушки, умеющей готовить домашнее печенье и пряничных человечков. В доме даже немного пахло пряничными человечками. Стены были увешаны миленькими кухонными изречениями, рифмованными.

НА КОЛЕНИ СТАВШИ, ТАК МОЛЮ Я БОГА:

ПУСТЬ ГОРОХА МАМА НЕ ДАЕТ МНЕ МНОГО.

Вик увидела помятый зеленый металлический баллон, водруженный на стул. Он напомнил ей о кислородных баллонах, которые еженедельно доставлялись в дом ее матери на протяжении последних месяцев жизни Линды. Она предположила, что где-то в доме находится жена этого типа, которой нездоровится.

— Мой телефон к вашим услугам, — громко сказал он своим фальшивым голосом.

Канонада грома гремела снаружи так сильно, что сотрясала пол.

Она прошла мимо кухонного стола, направляясь к старому черному телефону, прикрепленному к стене рядом с открытой дверью в подвал. Ее взгляд сместился. На столе лежал чемодан с расстегнутой «молнией», обнаруживая безумный клубок нижнего белья и футболок, а также зимнюю шапку и митенки. Почта со стола была сброшена на пол, но она не видела ее, пока та не захрустела у нее под ногами. Она быстро шагнула, сходя с нее.

— Простите, — сказала она.

— Не беспокойтесь! — сказал он. — Это я устроил кавардак. Кто устроил кавардак, тот убрать его мастак. — Он нагнулся и зачерпнул конверты своей большой мосластой рукой. — Бинг, тупица, дурачок. Вешал уши на крючок!

Это была плохая песенка, и ей хотелось, чтобы он ее не пел. Она казалась чем-то таким, что кто-то мог бы делать во сне, начинающем истлевать по краям.

Она повернулась к телефону, большой, громоздкой штуковине с диском для набора номера. Вик собиралась снять трубку, но вместо этого прислонила голову к стене и закрыла глаза. Она так устала, а левый глаз у нее так чертовски болел. Кроме того, теперь, оказавшись здесь, она не знала, кому ей позвонить. Она хотела, чтобы Табита Хаттер узнала о церкви на вершине холма, о сожженном доме Божием (БОГ СГОРЕЛ ЗАЖИВО, ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛЫ), где Мэнкс и ее сын провели ночь. Она хотела, чтобы Табита Хаттер приехала сюда и поговорила со стариком, который видел их, стариком по имени Бинг (Бинг?). Но она еще даже не выяснила, где именно находится, и не была уверена, что в ее интересах вызывать полицию, пока этого не узнает.

Бинг. Это имя ее как-то смущало.

— Как, вы сказали, вас зовут? — спросила она, подумав, что, может быть, ослышалась.

— Бинг.

— Как поисковик? — спросила она.

— Точно. Но я пользуюсь Гуглом.

Она рассмеялась — в этом смехе больше выразилась усталость, а не веселье, — и искоса глянула в его сторону. Повернувшись к ней спиной, он стаскивал что-то с крюка рядом с дверью. Это было похоже на бесформенную черную шляпу. Она еще раз бросила взгляд на старый, помятый зеленый баллон и наконец увидела, что это не кислород. Трафаретная надпись на боку гласила: СЕВОФЛУРАН. ОГНЕОПАСНО.

Она отвернулась от него обратно к телефону. Подняла трубку, но так и не решила, кому бы хотела позвонить.

— Это забавно, — сказала она. — У меня есть свой собственный поисковик. Можно задать вам странный вопрос, Бинг?

— Конечно, — сказал он.

Она провела пальцем вокруг диска, не поворачивая его.

Бинг. Бинг. Больше, чем на имя, это походило на звук, производимый ударом серебряного молоточка по стеклянному колокольчику.

— Я немного переутомилась, и название этого города выскользнуло у меня из памяти, — сказала она. — Можете вы сказать мне, куда я, черт возьми, попала?

У Мэнкса был серебряный молоток, а у его спутника был пистолет. «Пиф-паф, — сказал он. — Пиф-паф». Прямо перед тем как выстрелил в нее. Только он сказал это смешным речитативом, так что это мало походило на угрозу, больше на детский стишок, который читают, прыгая через скакалку.

— Еще бы, — сказал Бинг у нее за спиной, и голос у него был приглушен, как будто он зажал нос платком.

Тогда она узнала его голос. Он был приглушен и в прошлый раз, когда она его слышала.

Вик повернулась на каблуках, уже зная, что увидит. На Бинге опять был старомодный противогаз времен Второй мировой войны. В правой руке он по-прежнему держал садовые ножницы.

— Ты в Доме Сна, — сказал он. — Конец тебе, сука.

И он ударил ее в лицо садовыми ножницами и разбил ей нос.

Вик сделала три спотыкающихся шажка назад и ударилась пятками о порог. Единственная открытая дверь вела в подвал. У нее было время вспомнить об этом, прежде чем произошло дальнейшее. Ноги у нее подкосились, и она упала прямо назад, словно чтобы сесть, вот только стула позади нее не было. Не было там и пола. Она упала и продолжала падать.

«Будет больно», — подумала она. Тревоги в этой мысли не было — просто констатация факта.

Она испытала краткое чувство невесомости, когда все внутри сделалось эластичным и странным. В ушах свистел ветер. Она мельком увидела голую лампочку над головой и фанерные щиты между незакрытыми балками.

Вик ударилась о ступеньку, сначала задом, с костяным хрустом, и беспорядочно закувыркалась, словно брошенная кем-то подушка. Ей представилось, как ее отец выщелкивает сигарету из окна движущегося автомобиля и как та ударяется об асфальт, рассыпая искры.

О следующую ступеньку она ударилась правым плечом, и ее бросило дальше. Левое колено во что-то врезалось. Левой щекой она ударилась обо что-то еще — казалось, ей попали ботинком в лицо.

Вик думала, что, достигнув подножия лестницы, она разобьется, как ваза. Вместо этого она приземлилась на мягкий комковатый курган из чего-то, что было завернуто в пластик. Она врезалась в него сначала лицом, но нижняя часть ее тела продолжала двигаться, ноги безумно крутились в воздухе. «Смотри, мам, я делаю стойку на руках!» — вспомнила Вик, как кричала однажды Четвертого июля, глядя на мир, где небо стало травой, а земля стала звездами. Она наконец с глухим ударом остановилась, лежа на спине на покрытой пластиковой пленкой массе, и лестница теперь была позади нее.

Вик уставилась вверх, на крутую лестницу, видя ее вверх тормашками. Она не чувствовала своей правой руки. В левом колене присутствовало давление, по ее мнению, грозившее вскоре обернуться мучительной болью.

Человек в Противогазе спустился по ступенькам с зеленым металлическим баллоном, держа его одной рукой за вентиль. Садовые ножницы он бросил. Ужасно было, как противогаз забрал у него лицо, заменив рот гротескным, чужеродным выступом, а глаза — пустыми пластиковыми окошечками. Часть ее хотела кричать, но она была слишком ошеломлена, чтобы производить какие-либо звуки.

Он сошел с нижней ступеньки и встал так, что ее голова оказалась между его ботинками. До нее слишком поздно дошло, что он снова собирается ее ударить. Он поднял баллон обеими руками и опустил его ей на живот, выколачивая из нее воздух. Вик взрывчато закашляла и перекатилась на бок. Когда дыхание восстановилось, она думала, что ее вырвет.

Баллон лязгнул, когда он его поставил. Человек в Противогазе собрал в горсть ее волосы и дернул. Рвущая боль вынудила ее издать слабый крик, несмотря на решение молчать. Он хотел, чтобы она встала на четвереньки, и она повиновалась, потому что это был единственный способ остановить боль. Его свободная рука скользнула вниз и нащупала ее грудь, сжимая ее, как кто-то мог бы проверять на твердость грейпфрут. Он захихикал.