Элла

Стюпот вглядывался в ее созвездие до тех пор, пока ему не начало казаться, что между его звездами заискрились цепочки света, и заклинатель змей, Змееносец, двинулся в путь по небесам…

Утром тело Директора выловили из резервуара. Трупное оцепенение уже наступило и прошло, и тело мирно лежало в углу, как пьяница под забором. Тим, натянув любимые плавки «Спидо», нырнул в воду, и камеры следили за движением его силуэта, увеличившегося в размерах благодаря оптическому обману. Он обвязал вокруг мертвого тела веревку, чтобы вдвоем со Стюпотом вытащить его. Эта отталкивающая и неловкая процедура была передана в прямой трансляции тремястами съемочных команд, снимавших резервуар, Эллу, Джульетту и друг друга.

Для осушения резервуара не было сделано никаких приготовлений, и ученики приспособили для этой цели сифон, прежде чем демонтировать стеклянные панели.

Под солнечным декабрьским небом был приготовлен алтарь, на котором тело Директора должно было возлежать среди пурпурных покрывал и цветов. Ученики распрямили его ноги, и укрыли чресла складкой ткани. Цветы, доставленные вертолетом из Каира, были искусно уложены вокруг него, образуя религиозные и мистические символы. Охранники с собаками и египетские пограничные подразделения сдвинули телевизионщиков подальше, а потом — еще дальше.

Калитка загородки была отперта.

Стюпот и Джульетта вывели Эллу, поддерживая с обеих сторон. Позади шел Фрэнк. Элла очень давно не ходила сама. Ее ноги дрожали от усилий. Она не отрывала взгляд от обнаженного, мокрого, бледного тела Гунтарсона.

Вперед вышли четыре врача: личный доктор Гунтарсона, по одному эксперту от Си-Эн-Эн и Би-Би-Си, и ветеран-патологоанатом из «Уолз Юнит» [53] в Техасе, проводивший освидетельствования при исполнении ста семи смертных казней. Каждый по очереди проверил наличие пульса, дыхания, реакцию зрачков и температуру тела, которая составила 79,4 градуса по Фаренгейту. Питер Гунтарсон был мертв.

Было оглашено заключение о клинической смерти. Оставалось выяснить, могут ли молитвы поднять мертвого.

Элла, очень медленно, вышла вперед. Медлительность ее шагов, отраженная камерами, своим торжественным символизмом заставила мир затаить дыхание. Но ничего такого она не намеревалась делать — она просто шла к телу Питера, и в то же время — оттягивала момент приближения. Прикасаться к нему ей было страшно. Холодное белое нечто, лежавшее на алтаре, не имело ничего общего с ее живым Питером.

Она остановилась, пристально вглядываясь — и это отразили миллиарды телеэкранов. В каждой стране за ней следили бесчисленные толпы людей, верящих в то, что ее взгляд в силах побороть смерть. Мир смотрел на Эллу и верил, что она желает возвратить Директора к жизни.

Она коснулась его руки. Потом лба.

Питер Гунтарсон начал подниматься со своего мраморного ложа — на два дюйма, на три…

Тихое «ах» Эллы потонуло в криках и воплях толпы журналистов. Охранники отпустили собак на всю длину поводков, и под аккомпанемент яростного собачьего лая человеческие глотки издали такой рев, будто сам ад разверзся посреди пустыни.

Тело Гунтарсона снова упало, по-прежнему неподвижное, бледное и холодное. Его доктор рванулся вперед, и заново провел все проверки: пульса нет, реакции зрачков нет. Вокруг тела распространилось зловоние. Врач обернулся и размахивал руками, пока шум не попритих.

— Просто воздух, — крикнул он. — Боюсь, это всего только газы. Самое обычное дело при утоплении. Воздух, скопившийся в брюшной полости, выходит, и порождает конвульсии, которые часто путают с сознательными движениями. Мистер Гунтарсон совершенно мертв. Возможно, мисс Уоллис хочет теперь начать молитвы…

В нескольких шагах от них Джульетта тихонько молилась: «Спас и Избавитель мой, из гроба яко Бог…»

Элла встала на колени перед алтарем. Она не отрываясь смотрела на тело Питера. Да, она могла молиться. Она вообще только это и умела по-настоящему. Она могла молиться и молиться, до конца дней своих, если нужно — так и стоя здесь на коленях. Питер говорил ей: молись — и с тобой будет молиться весь мир. Она не верила в то, что это свойственно только ей — должно быть, это так же верно и для любого другого человека. Когда молится кто-то один — Бог точно так же слышит его, как если бы молился весь мир.

Но если бы Питер вернулся к жизни — что тогда? Он обещал на ней жениться… Она понимала, что он этого не хотел, но она могла заставить его захотеть, если бы продолжала стараться. Она знала, что могла, ведь так долго она только и делала, что старалась! Она сумела бы, если бы захотела. Но вот вопрос: хватит ли у нее энергии, чтобы заставить измениться его сердце после того, как она потратит ее на то, чтобы заставить его снова забиться?..

Тихий гул камер, казалось, стал такой же составной частью пустынной тишины, как и зной. Все пустыня, весь мир смотрели, как молится Элла — не зная, что молится она о наставлении. Не о даровании сверхчеловеческой силы, способной победить смерть. Это была простая, очень человеческая молитва — молитва слабого, ищущего божественной помощи.

Элла глядела на Питера, и завидовала ему. Ему-то не нужно пытаться ничего совершить, лежишь себе — и лежи! Никаких вопросов, зудящих в мозгу. Никаких орущих журналистов. Никто не уговаривает его есть, молиться, разговаривать. Его не надо привязывать к железной решетке, чтобы не улетел!

Если бы она могла вернуть его, поменявшись с ним местами, она бы это сделала. Все просто: Питер жив, Элла умерла.

И как это было бы эгоистично! Разве это хорошо — завидовать? Хуже всего — завидовать тому, кого любишь. Как может она любить его, и желать отдать ему свою жизнь в обмен на его смерть?!

Она и вправду любила его.

Она хотела доказать ему, как сильно она его любит.

Для этого существовал лишь один, только один правильный путь.

Не молиться!

Не молиться, не возвращать его, не воскрешать. Оставить его там, где он есть. В раю.

Все это промелькнуло в душе Эллы, коленопреклоненной, с опущенной головой — а весь мир видел в ней ребенка, погруженного в глубокую молитву.

Вот и ответ — ответ, который она услышала сердцем. Может быть, этот ответ нашептали ей ангелы — так она чувствовала. И тот человек, который коснулся ее пальцев, когда она отдавала ему своего медвежонка.

Элла подняла голову, и огляделась. На горизонте высилась гора Синай. Она прошептала матери:

— Я хочу подняться туда.

Недоумение и растерянность телевизионщиков превратились в форменное неистовство, и когда Элла, поддерживаемая Джульеттой, Фрэнком и Стюпотом, забралась в один из лендроверов, принадлежащих Центру, и он загромыхал по пустыне прочь, оставляя за собой густой шлейф пыли, это неистовство сосредоточилось на Джо Дола. Куда собралась Элла, зачем она туда отправилась, что случилось, остался ли у Директора какой-либо шанс, неужели произошло что-то непоправимое, верит ли Элла вообще в воскрешение мертвых, не святотатство ли это, возможно ли это в принципе, входил ли ее отъезд в план, вернется ли она, будет ли она теперь жить со своей семьёй, куда подевались ее способности со смертью Гунтарсона, не из-за нее ли она перестала левитировать, может быть, Гунтарсон не сумел правильно и вовремя оценить ситуацию, догадался ли он обо всем в последнюю минуту, обманула ли его Элла — и что будет теперь? Что теперь?!

А Джо Дола просто ничего не знал. Но он считал, что время покажет, и он уверен, что Элла станет жить с Джульеттой, которая, вне всякого сомнения, остается его клиенткой, и он совершенно уверен, что немного попозже он сумеет организовать несколько интервью, которые прольют свет на все эти события. А пока, возможно, им следовало бы отправиться вслед за лендровером.

Тим гнал машину по дороге, ведущей в гору, пока это было возможно, но подъем, начинавшийся за монастырем, можно было преодолеть лишь пешком. Поколения монахов вырубили в теле горы Синай 3750 ступеней от монастыря св. Катерины до амфитеатра, известного как Семь Старейшин Израиля. Оттуда еще 750 ступеней вели к часовне св. Троицы, стоявшей на самой вершине горы. Именно туда и хотела взобраться Элла.