Книга духов

Пока мы работали над цифрами, Эли спал рядом с Герцогиней, опирая спину на целый олимп черных подушек. Мне стоило труда удерживать взгляд на колонках с цифрами (Герцогиня любила иногда меня помытарить), не обращая его на спящего… Догадывалась ли Герцогиня, чьих услуг я желала этим вечером? Наверное, но с другой стороны, я и сама не сразу это поняла, так что, быть может, в моем уме нельзя было прочесть ничего, кроме растерянности.

Наконец пришло время высказаться, и без промедления. Эли беспокойно ворочался на черных шелковых простынях (отделка покоев Герцогини, примыкавших к красной гостиной, была сплошь черная, местами с золотой китайской росписью; черные драпировки, черные коврики, черные простыни…), открывая себя то в одном виде, то в другом и…

– Герцогиня? – начала я.

– Да? – Она не подняла взгляд от гроссбуха.

– Я бы хотела знать… – И я выложила все про запрос, который она, наверное, не одобрит и прочее. – Я бы хотела знать…

– Элифалет? – внезапно спросила Герцогиня. – Мой Элифалет?

– Да. Я хотела знать…

– Да, дорогая. Слышу, что тебе хотелось бы знать… И, по правде, меня это немного оглушило. – Она ненадолго задумалась. Провела карандашиком по плечу спящего юноши и тоже, в свою очередь, задалась вопросом, который и выговорила вслух: – Ну и какая от этого может быть беда?.. Ну хорошо.

Вместо благодарности я рассказала, что не нашла никого, достойного стоять с ним рядом, что если мне назначено вкусить с кем-то наслаждение, то пусть это будет человек, которого я знаю и ценю…

– Помолчи, Аш. Ты уже получила от меня позволение.

– Нужно будет и позволение Эли?

Вместо ответа Герцогиня отложила гроссбух в сторону. Посмотрела на юношу и тронула его лоб. (Только тут я заметила, что Герцогиня спала без колец. И – о ужас – они обнаружились тут же, на растопыренных пальцах, которые торчали из столешницы; это были настоящие, человеческие руки, покрытые шеллаком.)

– Позволение? Нет, просить не нужно. Его воля совпадает с моей. Но разумно будет заручиться его… содействием. – Она улыбнулась, и улыбка долго не сходила с ее лица.

Выйдя от Герцогини, я с удивлением заметила Адалин, которая в грубом платье спускалась по центральной лестнице, неся в руках два ночных горшка. Кто поручил ей этот низкий труд? Прежде я отводила ей второе место в иерархии сестер.

Я уставилась на нее; меня осенило: это Адалин собиралась нас покинуть. Так оно и случилось, в тот же день и почти без слов прощания. О ее уходе объявила Герцогиня (как раз в день нашей инициации, заметьте) сестрам, явившимся на ранний ужин. «Не все ведьмы, проходящие через Киприан-хаус, умеют с ним ужиться». Бедная Адалин, подумала я; она и в буквальном смысле была бедная и не имела средств, чтобы уехать. (За черную работу в последние дни она, вероятно, получила достаточно на пропитание и немного еще.) Позднее мне стало стыдно, что я не поделилась с нею деньгами, присланными мне Себастьяной. Просто, когда эта мысль пришла мне в голову, было поздно – она уже ушла. Оставалось только тревожиться и гадать, куда направилась Адалин: на север, в Бостон или дальше?

В ту среду часы Киприан-хауса тикали вдвое быстрее, чем обычно; помню, все мы собрались на чердаке. А засим начался ритуал, в центре которого был не кто иной, как я.

Завершение было приятным, и последовало оно за обрядами раздевания, омовения, заклинаний и прочего, в которых приняли участие все сестры. Они пришли en déshabille [116] – в белых батистовых сорочках, простоволосые, почти без украшений.

Синдерелла перелила вино в графин, потом разлила по рюмкам. Это была не летейская смесь, а другая, которая сводит все чувства в одно – сенсориум ведьмы. Вкус у вина был изысканный. Лил Оса принесла от себя музыкальную шкатулку, ключ от которой она доверила Эжени. Та должна была заводить шкатулку в ходе ритуала; Эжени не участвовала в действе и сидела, одетая, в темном углу рядом с Герцогиней. Обе они не вставали со своих siège [117] , хотя Герцогиня…

Герцогиня (ее черные распущенные волосы достигали талии, груди, как обычно, были обнажены, черное шелковое платье с изящной отделкой мерцало в свете свечей)… Герцогиня точно перемещалась у себя на кушетке, хотя не покидала ее. Вид Элифалета за ритуальным действом ее зачаровал. Об этом свидетельствовали движения ее пальцев (на них не было колец); они блуждали по груди, добрались до нижних уст, проникли внутрь, где были заменены в конце концов искусственным членом, то есть жезлом с яйцевидной головкой, покрытой сусальным золотом.

Подробности оставлю в стороне, чтобы не превращать свое перо в орудие похоти, схожее с инструментом удовольствий, которым пользовалась Герцогиня.

…Впрочем, малую часть таковых подробностей привести все же придется.

Тем вечером в ателье я полной мерой вкусила любовных утех, не испытав при этом никаких огорчений, связанных с любовью. Это была чистая страсть. В самом деле, я вкусила страсти во всей ее чистоте. И поняла: любовный акт не так важен.

О, поймите меня правильно, я взяла от акта все, что полагалось. Причем жадно… Но любовь? Нет, этой пряности в блюде не было; и оно получилось пресноватым. Если не само блюдо, то, скажем, послевкусие, потому что воспоминания мои окрашены печалью.

Да, Эли, взошедший наконец по лестнице уже в «готовности», вел себя безупречно. Его член, даже не в высшей точке подъема, отбрасывал кривую тень на всю длину бедра, и это зрелище, конечно, меня расшевелило. Еще он на деле дал понять (начав со смачного поцелуя, от которого у меня даже заболели губы), что не просто оказывает мне услугу. Он намерен насладиться и не собирается после просить прощения.

И вот это началось. Эли пришел, без тени смущения сбросил с себя одежду и, как сказано, меня поцеловал. Он переводил взгляд то на меня, то на Герцогиню. Из разомкнутого кольца сестер, окружавших постель (застеленная перьевым матрасом и белым бельем, она была как театральные подмостки и стояла, для удобства зрителей, наклонно), вышли наконец Фанни и Джен. Сестры сняли с меня сорочку. Я осталась разоблаченной. С секретом всей жизни расстаться труднее, чем с сорочкой, – помню, как пыталась прикрыться, там, и там, и всюду, одними только ладонями. «Прекрати», – остановила меня Герцогиня.