Бедный Енох

— Все решения, которые мы примем — я буду после согласовывать с высоким политическим руководством — сказал Павлов — прямо сегодня через два часа.

Тогда полковники долго думают, но в итоге ничего нового прибавить не могут:

— Электромагнитная бомба на некоторое время погасит ваш маячок — говорит полковник от артиллерии — но, все равно, воспрепятствует проведению пресс-конференции. Журналистам придется ехать с отснятым материалом в Тыбы-Э-Лысы, и оттуда уже передавать его через спутник. Пашкевич же, после пресс-конференции пойдет с бандой через границу и в срок сутки-двое вновь окажется в зоне уверенного приема.

— Еще учтите такой момент — вновь заговорил полковник-пехотинец, который, как казалось, был здесь главным от военных, координируя действия всех родов войск — когда Пашкевич окажется на нашей территории, то есть на территории наших союзников — у вас будет времени всего сутки, чтобы его задержать, и уже после, не более, чем через двадцать четыре часа после вторжения — начнется наша общевойсковая операция по освобождению МОГКР и наведению в стране демократического порядка. Иными словами — операция по внедрению демократии. Вперед пойдут войска, в том числе и в Боржомское ущелье, и тогда группа Пашкевича, как и он сам, если вы не успеете — может быть полностью уничтожена.

— Понятно — ответил Павлов, — то есть у нас — всего сутки.

— Да. Вы прибудете на место, и когда передвижения Пашкевича будут замечены, вместе с группой десантников — выйдете на него.

— Сколько с нами будет людей?

— Полвзвода плюс-минус. Основной костяк — опытный, хоть и молодой лейтенант, опытные сержанты, а так же без боевого опыта, но хорошо натренированные рядовые, срочники, уже почти дембеля. Все, включая рядовых, умеют действовать в том числе и в одиночку, а так же руководить боем, командуя звеном и даже взводом.

— Отлично!

— Мы старались, сами знаете, нам звонил товарищ Сумрачный!

— Будем верить, что все пройдет нормально, и наша небольшая операция по задержанию предателя не помешает общевойсковому наступлению — как мне показалось, чисто формально, лишь бы хоть что-то сказать напоследок произнес Павлов.

Тут мы раскланиваемся, и уже минут через сорок оказываемся у себя на Лубянке.

Еще через где-то полчаса звонит телефон, и Павлов, после разговора, начинает спешно собираться, перед уходом отослав меня домой:

— Андрей, час пробил — сказал он мне тогда, немного стебным тоном, под пафосность — сейчас езжай домой, и уже где-то через сутки за тобой заедут. От тебя требуется готовность номер один к сам знаешь чему.

Я удивлен:

— Даже не понимаю, как к этому можно подготовится? Что мне взять с собой? Камуфляжа у меня нет…

— Оружие и экипировку мы получим на месте. — Отвечает Андрей — Готовность означает, что как только тебе позвонят — ты тут же должен спуститься вниз из своей квартиры и сесть в машину, которая отвезет тебя на аэродром. На твоем месте я взял бы с собой зубную щетку, пасту, мыло и несколько одноразовых бритв, ну, если тебе там на месте захочется побриться. В принципе на все про все нам отводят сутки, так что можно без чего-то и обойтись. Армейцы, как и я, в полевых условиях вряд ли станут тебя упрекать за небритость и запах изо рта — Павлов заулыбался.

Итак, мы жмем друг другу руки и я отправляюсь домой, а Павлов — к Сумрачному на доклад, как я понял, так что вниз мы спускаемся на лифте вместе, и расходимся в разные стороны оказавшись на уже улице.

Конечно, Павлову легко было сказать, чтобы я был в готовности номер один. Все эти зубные щетки, бритвы… как будто бы я не знаю, как все это делается — да, нам выдадут экипировку. Потом окажется, например, что нет носков. А в этих южных республиках, на перевалах, там даже летом холодно. Или еще что-нибудь. Что можно сказать точно — так это в экипировке чего-нибудь да будет не хватать. Поэтому, совсем не доверяя армейскому снабжению, я беру с собой все, что только можно.

Первым делом, обязательно — теплые носки, даже несколько. Так как стираной у меня оказывается всего одна пара, а еще две — в весьма пахучем состоянии, зажав нос я кладу их в полиэтиленовый пакет и плотно завязываю на узел — чтоб не пахло.

То же самое с бритвами. Все что есть — это уже пользованные, и все они мокрые в ванной. Поскребя себя по щекам определяю, какая из них поострей — и кладу в еще один полиэтиленовый пакет.

Тоже самое происходит с нестиранным термокостюмом (его я обнюхиваю в интимных местах и в подмышках), трусами и двумя майками. Из них лишь трусы — свежие, одни даже слишком, аж влажные, и тоже с майками — чистая лишь одна из двух.

Собрав все эти вещи я пакую их в старый рюкзак с одной оторванной лямкой, которую крепко привязываю узлом к другому оторванному концу.

Ну все. Я, вроде, готов.

Я сажусь перед телевизором в гостиной комнате, и под мерный и нудный перетреск кажущихся мне странными новостей засыпаю, но вскоре, как мне показалось, едва я уснул, мне звонит Павлов, сообщая, как он говорит, «очень неприятные новости», будто мне до них есть дело.

Так вот, Пашкевич, оказывается, как говорит Андрей — гнида, обманул нас, перенеся свою дурацкую пресс-конференцию на сутки вперед. Так что все, она уже состоялась, и предотвратить ее невозможно.

С другой стороны, из-за всех этих изменений на конференцию собрались всего две телевизионные иностранные группы, об одной из которых точно известно что давать в эфир пресс-конференцию Пашкевича она не будет.

— Вы подсуетились? — перебил я словесный поток Павлова.

— В том-то и дело! Нет! — Павлов, кажется, стал срываться на крик — что же там такое он мог сообщить, что эти ребята даже не стали запускать это в новостях?

Я не понимаю:

— Но это же именно то, что нам и нужно?

— Думаешь? А если это просто информация, которую они не будут разглашать, но передадут в свою разведку? Они не запустят ее именно потому, что испугались, будто их правительство потом накажет за разглашение чего-то важного?

После этого Андрей некоторое время сетует на «суку» — информатора, который вовремя не сообщил нам о произошедших изменениях.

Итак, Пашкевич сообщил нечто иностранным телевизионщикам, что они в свою очередь посчитали излишним оглашать.

— Ну а как вторая телевизионная группа? — спросил я — что с ней?

— Неизвестно. Они сейчас в Тыбы-Э-Лысы, судя по докладам наших информаторов — готовят материал к эфиру. Помешать им мы не можем. Остается уповать только на то, что этот телевизионный английский канал считается «желтым» до мозга костей, так что им никто не поверит, и все это будет восприниматься как очередная попытка с их стороны раздуть сенсацию на пустом месте!

Не далее как через полтора часа мы вновь встречаемся с Павловым — уже на летном поле, рядом с легким реактивным самолетом на восемь пассажиров:

— Что сказал Сумрачный? — спросил я Андрея, только поздоровавшись — если это, конечно, не гостайна.

— Сумрачный в связи с этими всеми пертрубациями велел нам срочно выдвигаться, ловить этого подонка, и, как он сказал, особо не церемониться с ним, если Пашкевич будет жив, но нетранспортабелен — допросить, хоть с применением крайних средств допроса, потом шлепнуть — и домой. Если совсем будет все плохо — просто шлепнуть. Это приказ. Сдохни, но Пашкевича либо доставь в Москву, либо шлепни. Но лучше все-таки прежде выудить из него все, что он знает…

Едва же мы приземляемся на территории южных союзников России, Павлову, встречающие нас наши военные, с ближайшей базы, передают запечатанное в конверте послание из Москвы.

Прочтя его находу, уже направляясь к машине, ждавшей нас неподалеку, в окружении военных Павлов сказал мне, что Пашкевич сошел с ума, и, по нашим данным, его бред во время проведенной им пресс-конференции не запустит в эфир вообще никто, даже очень желтый английский телеканал.