Бедный Енох

«Баал-Зуор! Баал-Зуор!» — дружно скандируют твари внизу, и вот, в зал влетает один из первых инфицированных — крылатый, с крыльями, как у летучей мыши, значительно больший, чем я и более сильный.

Тут стеклянные переплеты потолка начинают «расчленяться» новыми, металлическими толстыми стержнями, перекрывая мне возможность ускользнуть через потолок, разбив его, так что я, за последние доли секунд, пока есть еще возможность сбежать, резко ускоряюсь, и, разбив стекло, сильно повредив при этом левое крыло — вырываюсь на улицу.

Бросившийся ко мне было Баал-Зуор бьется о решетки-ловушки кровли собственного клуба и потом, резко повернувшись, летит к дверям входа, которые уже заперты тварями на большой деревянный засов, так что тут инфицированным еще приходится повозиться, чтобы его открыть.

Пока же происходит вся эта возня, я резко взмываю вверх, постоянно выворачивая в полете влево, потому что поврежденное металлическими решетками крыло уже не может нести меня в полете так, как раньше, и ретируюсь с места не столь удачной сегодняшней охоты.

И я вновь лечу над городом, постоянно оглядываясь — не догоняет ли меня Баал-Зуор, но потом, поняв, что преследования нет, немного придя в себя — взмываю вверх еще выше, так что центр города, распластавшегося внизу, превращается для меня в большой светящийся круг.

Мне бы полететь на Мусорную Гору, чтобы там, встретив товарищей, организовать атаку на тот клуб, где я только что угодил в засаду, но, понимая, что братья сейчас или «чистят» город, или они на горе есть, но их мало — решаю отложить все до завтра.

Попавших в лапы инфицированных ангелов мучения сегодня точно не ждут — их будут пока лечить и оживлять, так что завтра вечером — когда нас будет много — вполне разумно начинать их поиски.

И тут неожиданно я вспоминаю маму. Она, не зная, чем я занимаюсь на самом деле, думает, что я работаю в каком-то там Комитете, и назавтра с утра приглашала меня приехать к ней в загородный домик — на блины.

Я резко пикирую вниз, чтобы на одной из площадей города вырвать из лап разъяренной людской толпы одного своего крылатого товарища, раскидывая людей направо-налево десятками, после чего — опять взмыв вверх лечу на север — за город.

Над самым же маминым загородным домиком мое поврежденное крыло вовсе отказывает — и я, вертясь сверлом, начинаю падать, хорошо, что не камнем, вниз, пока не пробиваю крышу домика, потом — пол второго этажа — и уже после мягко плюхаюсь на кровать в комнате на первом этаже.

— Что за брееед? — вскакиваю я с кровати, думая, что проснулся и видел ужасный сон про каких-то там вычищающих город от вампиров ангелов — что за бред?

Я закрываю лицо руками, и падаю с кровати на пол:

— Что за чушь?

Но через пару секунд на меня из шкафа, стоящего рядом с кроватью вываливается бледный, как бумага белый, голый, измазанный черноземом… Пашкевич:

— Аааааа! — орет он и его глаза выпучены, как у безумного — Андрей!

Пашкевич бросается зачем-то обнимать меня, и, кажется, что он рад меня видеть:

— Андрюша! — говорит он мне ласково, положив голову мне на плечо, так что я смущаюсь и отстраняюсь от него — Андрюшечка!

Открытая дверь шкафа смотрит на нас зеркалом, в котором я разглядываю всю эту нелепость — я, сидящий на кровати в пижаме, с нагримированным почему-то на лице «оскалом черепа» — и голый, весь в комьях земли, Пашкевич, положивший на меня свою голову, в кудрях которой тоже запуталась земля:

— Андрей! Меня убили! Убили здесь, у тебя, на твоей земле!

Я вижу, как мое лицо в зеркальном отражении искажает гримаса брезгливости.

— Андрей! Ты увидишь меня там! Мое тело! Откопай его, господи, как хорошо, что ты пришел — и похорони меня как положено! Прошу тебя!

Мне же все это настолько отвратительно, что я, устав терпеть резко отталкиваю Пашкевича от себя и посылаю его куда подальше:

— Идти ты на хрен, Пашкевич, — и, уже забившись в истерике, упав на пол повторяю я — иди на хрен! Иди на хрен! Иди на хрен!

Тогда Пашкевич с воем испаряется в воздухе, а дверь в комнату открывается и входит мама.

Мама первым делом включает свет, прогнав полумрак:

— Что, Андрюша, — спрашивает меня она, а я будто уже не на полу, но снова лежу в той же самой кровати — что случилось? Плохой сон? Да?

— О да, мамочка — отвечаю я ей — как же хорошо, что ты пришла! Мне приснился такой страшный сон… И он закончился, и я думал, что проснулся, а оказалось — что я все равно сплю!

Тогда мама подходит к окну и отодвигает в стороны плотные шторы, которых в той комнате, где я проснулся до того ни в жизни не было — в комнату тут же ворвался белый, добрый свет позднего утра.

Тогда мама повернулась, чтобы выключить свет, при этом, как мне показалось, все время стараясь повернуться ко мне так, чтобы я не видел ее лица.

Когда же щелкает выключатель, вместе с электрическим светом в комнате исчезает и свет из окна — там, на улице, будто внезапно кто-то выключил утро и вновь воцарилась ночная тьма, от чего я пугаюсь, и вновь спрыгиваю с кровати.

Мама же, стоя ко мне спиной у окна, начинает расправлять большие перепончатые как у летучей мыши крылья и вдруг произносит:

— Ангел Енох? Анегл Енох?? Из книги жизни — изъять!!

Меня от страха оставляют силы, но я, сопротивляясь, падаю на пол, и на корточках ползу в коридор, слыша за спиной мерные, небыстрые мамины шаги.

— Инфицированные достали меня! — кричу я сам себе, будто крик этот что-то изменит — инфицированные поймали меня в какую-то свою хитрую ловушку!

И потом я, уже обессилев, ползу на кухню, где некогда расставил по щелям лампы с дневным светом — отгоняющие своим светом, даже ночью, инфицированных.

Я ползу, иногда пытаясь встать, но снова падая на пол, на кухню, к тому самому выключателю, что включает эти лампы и который светится в темноте оранжевым диодиком, а за мной движется черная тень, наполняющая собой сумрак кухни.

Еще немного, еще немного, еще немного, я уже ползу по-пластунски, я, собрав волю и силы в кулак, еле подогнув ногу — выпрыгиваю, бью кулаком по выключателю — но промахиваюсь, и уже в отчаянии, граничащим со смирением перед неизбежной судьбой — падаю обратно на пол — и тогда уже из самых последних сил, трясясь от страха — заползаю под стол.

В моих ушах звенит злобный дребезжащий шепот, и тень, идущая за мамой, окончательно поглощает все.

«Андрей!» — вдруг слышу я четкий, ясный и спокойный голос Фетисова, фоном к которому был бой колоколов, печально-протяжный — «Теперь ты видел, что ожидает землю, если ты пойдешь на компромисс и сдашься. Ангелы, как бесплодные духи блуждающие ныне по земле вернутся на небо, и господь отдаст им во владение землю. И тогда они вернутся, чтобы делать то, что пожелают, и будут строить свои города, и застроят все. И чтобы быть более успешными в своих делах привлекут на свою сторону людей, и люди будут помогать им застраивать землю. И для общения с людьми ангелы придумают зелье, испив которое люди смогут свободно понимать ангелов, но зелье это не пойдет впрок людям, и десятина из них преобразится, и станет питаться себе подобными. И эти преображенные начнут войну против ангелов, и сотрут все, что ангелы построили, и потом примутся за людей, и истребят их, а потом и друг друга. И останется последний — самый сильный, и он пойдет войной на Сатану, и победит его, и не будет у господа достойного соперника, но тот, что появится будет столь господу необычен, что, для того, чтобы одолеть того, господь уничтожит все. И не станет больше ничего и время остановится и вновь будет тьма над бездной, но бог вновь не начнет созидать, и огорченно воссядет на своем престоле в окружении своих избитых и внутренне сломленных слуг. И это будет конец».