Дилогия об изгоняющем дьявола

— Очень рад познакомиться,— заулыбался он.

— Я тоже.

Маккуи повернулся к следователю.

— Так я вас слушаю.— Он демонстративно посмотрел на часы.

— Все дело в чае,— объяснил Киндерман.

— В чае?

— Какой сорт вы завариваете на этой неделе?

— «Липтон». Как, впрочем, и всегда.

— По-моему, у него несколько другой вкус.

— Вы меня для этого пригласили сюда?

— О, я мог бы потрепаться о любых пустяках, но я ведь знаю, что вы очень занятой человек. И поэтому не смею вас задерживать.

Маккуи холодно окинул взглядом столик.

— И что же вы заказали?

— Вот. Все перед вами,— сообщил следователь.

Во взгляде Маккуи проскользнуло безразличие.

— Но это же столик на шестерых.

— А мы как раз уходим.

Маккуи ничего не ответил. Он просто повернулся и удалился.

Киндерман посмотрел на Амфортаса. Тот доедал суп.

— Ну вот и хорошо,— обрадовался лейтенант.— Ваша матушка останется очень довольна.

— У вас еще есть ко мне вопросы? — осведомился доктор и потрогал чашку с кофе. Та уже остыла.

— Сукцинилхолинхлорид,— выговорил Киндерман.— Вы его используете в больнице?

— Да. То есть не я лично, разумеется. Его применяют в электрошоковой терапии. А почему вас это интересует?

— Если бы кто-то в больнице захотел украсть его, это возможно?

— Да.

— Каким образом?

— Например, стащить его с тележки, на которой развозят лекарства. Улучить момент, когда тележка останется без присмотра, несложно. А почему вы спрашиваете?

Но Киндерман снова уклонился от ответа.

— А посторонний человек мог бы это сделать?

— Ну, если он уверен в том, что именно ему нужно. И еще надо точно знать расписание, когда и куда доставляют лекарства.

— Вам приходилось работать в психиатрическом отделении?

— Случалось. Вы для этого меня сюда пригласили, лейтенант? — Амфортас сверлил Киндермана взглядом.

— Нет, не для этого,— успокоил его Киндерман.— Честно. Бог не даст мне соврать. Но раз мы все равно уже здесь...— Он замолчал на некоторое время, а потом продолжил: — Понимаете, ведь если бы я задал такой вопрос в больнице, мне бы, разумеется, ответили, что это сделать невозможно. Вы меня понимаете? А так как мы с вами успели немного подружиться, я понял, что вы ответите мне правду.

— Спасибо, лейтенант. Вы очень милый и симпатичный человек.

Киндерман почувствовал, что Амфортас словно теплеет изнутри. Он тут же подхватил настроение.

— В той же манере и я хотел бы высказаться о вас.— Киндерман улыбнулся.— Вы помните выражение «в той же манере»? Мне оно очень понравилось. В фильме «А вот и мистер Джордан» Джо Пендлтон так и сыплет им.

— Да, я помню.

— И вам нравится этот фильм?

— Да.

— Мне тоже. Должен признаться, что люблю такие фильмы. Ведь подобную доброту и невинность в наши дни встречаешь довольно редко. Что за жизнь! — вздохнул Киндерман.

— Она всего лишь подготовка к смерти.

Этим высказыванием Амфортас рке в который раз удивил следователя.

— В самом деле,— согласился Киндерман.— Как-нибудь нам надо будет встретиться еще разок и обсудить эту проблему.— Следователь снова заглянул в глаза собеседнику и заметил в них еле уловимые искорки. «Что это? Что?» — вновь недоуменно спросил он себя, а вслух поинтересовался: — Вы уже допили свой кофе?

— Да.

— Я задержусь и оплачу счет. Вы были так добры и потратили на меня уйму времени. Я-то знаю, что вы очень заняты сейчас.

Киндерман протянул доктору руку. Амфортас крепко пожал ее, а потом встал и рке собрался было уйти, но замешкался и, глядя на Киндермана, тихо спросил:

— Я хотел узнать насчет сукцинилхолина. Это ведь имеет отношение к убийству. Я прав?

— Да, совершенно.

Амфортас кивнул и направился к выходу. Киндерман еще какое-то время наблюдал, как он пробирается между столиками. Но вот Амфортас скрылся из виду. Лейтенант вздохнул, подозвал официанта и расплатился. Затем он поднялся по лестнице туда, где находился кабинет Маккуи. Директор беседовал с бухгалтером. Заметив Киндермана, он слегка опешил, но выражение его глаз за стеклами пенсне различить было невозможно.

— Наверное, вы хотите спросить меня про кетчуп? — ровным голосом съязвил Маккуи.

Киндерман только молча поманил его пальцем, и Маккуи тотчас подошел к нему.

— Вы обратили внимание на того человека, с которым я сидел за столиком? — спросил следователь.— Запомнили его лицо?

— Довольно симпатичный джентльмен.

— Вы его раньше нигде не видели?

— Не могу точно сказать. За год в своих магазинах и кафе я вижу тысячи людей.

— А не был ли он вчера на исповеди?

— Что?

— Вы его видели в церкви?

— Не уверен.

— Подумайте.

Маккуи замолчал. Однако спустя пару секунд закусил нижнюю губу и отрицательно замотал головой.

— Понимаете, когда ожидаешь своей очереди на исповедь, стараешься не смотреть на людей. Почти всегда прихожане стоят или сидят опустив глаза, и каждый вспоминает свои грехи. Даже если я и видел его, то вряд ли теперь вспомню,— объяснил Маккуи.

— Но человека в ветровке с капюшоном вы видели.

— Да. Только я не могу сказать, был ли это тот же джентльмен.

— А можете ли вы с уверенностью сказать, что это были два разных человека?

— Нет. Утверждать не стану.

— Понятно.

— Видите ли, я очень сомневаюсь.

Киндерман оставил Маккуи погруженным в размышления, а сам отправился в больницу. Там он сразу же заглянул в книжный киоск и тщательно осмотрел полки. Обнаружив роман «Угрызения совести», Киндерман покачал головой и взял книгу. Наугад открыв ее, он прочитал несколько строчек. «Да, такое он одолеет в два счета»,— решил Киндерман и стал подыскивать еще одну книжонку, которая помогла бы его другу-иезуиту скоротать время. В конце концов он выбрал роман из рыцарских времен.

Киндерман подошел к кассе.

Продавщица взглянула на обложки и засияла:

— Я уверена, ей это очень понравится.

— Не сомневаюсь.

И тут ему вздумалось купить какой-нибудь забавный брелок для Дайера. В кассе было полно всяческих безделушек. Неожиданно его внимание привлек большой пакет, и Киндерман, не мигая, уставился на него.

— Еще что-нибудь? — спросила девушка.

Но Киндерман уже ничего не слышал Он медленно поднял пакет. Внутри находились розовые заколки для волос с надписью: «Большие Виргинские водопады».

 Глава восьмая

Психиатрическое отделение Джорджтаунской больницы соседствовало с отделением невропатологии. Оно разделялось на две основные секции.

В первой находились палаты для буйных. Здесь содержались пациенты, подверженные припадкам насилия. Параноики и активные кататоники. В лабиринте коридоров и палат затерялась парочка комнат, обитых войлоком. Уж что-что, а меры безопасности здесь соблюдались свято.

В другой секции располагались так называемые «общие палаты».

Больные здесь не представляли опасности для окружающих. Большинство из них — люди преклонного возраста — попадали сюда по причине старческого слабоумия. В этих же палатах коротали свои дни и пациенты, страдающие шизофренией или депрессией, алкоголики или несчастные, перенесшие паралич. Кроме того, среди обитателей «общих палат» были и пассивные кататоники. Замкнувшись в себе, они день за днем проводили в полной неподвижности, с застывшими и странными выражениями лиц. Случалось, они вступали в разговор, являя при этом пример чрезвычайной исполнительности и скрупулезно следуя всем распоряжениям В этих палатах не принималось никаких особых мер предосторожности. Пациентам разрешалось на денек-другой отлучаться из больницы. Пропуск им мог выписать кто угодно: от врача до подсобного рабочего.

— Кто выписывал ей пропуск? — осведомился Киндерман.

— Медсестра по фамилии Аллертон. Кстати, она как раз сегодня дежурит и придет сюда с минуты на минуту,— сообщил Темпл.

Они сидели в его небольшом уютном кабинетике рядом с дежурной стойкой. Киндерман разглядывал висевшие на стенах грамоты, дипломы и фотографии. На двух снимках красовался Темпл, на вид лет двадцати, в боксерской стойке, облаченный в спортивную форму университета. Взгляд его был свирепым. На других снимках Темпл обнимал какую-нибудь очередную подружку и широко улыбался в объектив. На столе лежал сувенир — маленький Экскалибур^[38]. На подставке была выгравирована надпись: «Использовать в экстренных случаях». К боковой тумбе стола кнопками был пришпилен лозунг: «Алкоголик — это тот, кто выпивает больше доктора». Разбросанные на столе бумаги были обильно посыпаны сигаретным пеплом