Квартира 302

– Это она, – её голос был гнусавым. – Пуповина…

Генри кивнул, не смея вдыхать. Зародилась надежда: неужели их сумасшедший план может обернуться удачей? Но что тогда значит эта тяжесть в голове, предчувствие чего-то нехорошего?.. Не найдя ответов, он сделал шаг и едва не поскользнулся на крови, которой была залита вся прихожая. Схватившись за стену, он посмотрел под ноги. Пол был мокрым и красным.

Фрэнк.

Оба поняли, что здесь произошло, и оба не хотели об этом говорить здесь и сейчас… нигде и никогда. Держа Айлин за ладонь, Генри пошёл дальше во тьму. В какой-то момент воздух в лёгких закончился, и ему пришлось сделать вдох. В лицо словно бросили лопату отходов. Перед глазами зазмеились трубочки разного цвета.

Значит, цель где-то рядом. Может, в этом большом шкафу?

Скорее всего. Иначе чем объяснить, что запах усилился троекратно, едва он приоткрыл лакированную дверцу? Теперь нельзя вдыхать даже под угрозой полного удушья… иначе они умрут, не сойдя с места.

Генри лихорадочно шарил руками по полкам. Одежда, коробка с обувью, набор отвёрток, стеклянная банка… Он перешёл на верхние полки. Грудь начало сдавливать. Рука Айлин выскользнула из кисти: она бросилась назад, согнувшись в три погибели. Генри её не стал останавливать. Чёрт возьми, как здесь темно… Ещё одна коробка (на этот раз, похоже, в ней находилась шляпа), альбом для семейных фотографий, аптечка… И вот она, на дальнем конце верхней полки – небольшая картонная коробочка красного цвета. Судя по всему, в ней раньше хранились иглы; но, сорвав крышку одним движением, Генри увидел внутри не серебристые острия, а сморщённый целлофановый пакетик, в котором лежала…

10

Сердечник, алый от омывшей его крови, совершил двадцать первый оборот.

11

– Мама? – прошептал мальчишка в полосатой водолазке, отступая назад от двери. Он был по-прежнему один в красном коридоре, но там, за перегородкой двери, кто-то шевельнулся. Он это чувствовал ясно, как раньше ощущал нарождающееся дыхание.

– Мама, это ты?..

12

– Мама? – спросила Айлин Гелвин, сделав шаг назад, в коридор. Алые полосы на её лице смешались, образовав один колыхающийся кровоподтёк. – Мама, это ты?..

13

Раскатистый удар колокола совпал со вспышкой, которая сделала мир снежной пустыней. Голова Генри раскрылась, как арбуз, не выдержав давления изнутри. Взрыв, боль – и вот он нигде, в белом сиянии, которое поглотило всё сущее. Где-то кричала Айлин, но явно не в том мире, где находился он. Знакомое ощущение превращения в бестелесную точку: белый свет угас, уступив место мертвенной синюшности луны, и он увидел в этом ночном свете раскрывающуюся дверь квартиры и людей, которые появились в черноте проёма. Лиц их не было видно. Только волосы – чёрные у мужчины и светлые у женщины. Генри знал, что женщина плачет, хотя звука в этом мгновенном фильме не было. Они выходили из квартиры, и мужчина держал женщину за плечи, грубо проталкивая вперёд. Она силилась оглянуться, может, даже войти обратно, но он не давал ей этого сделать. Так они и вышли – ушли в ночь, покинув свой дом. Дверь квартиры медленно затворилась за ними. Три цифры чернели на поверхности двери, и Генри их, конечно же, знал.

Но тут последовал второй удар колокола, и он обратил этот зыбкий ночной мир в град осыпающихся осколков. Таунсенд по-прежнему стоял в гостиной Фрэнка Сандерленда, уставившись в окно невидящим взором; обе ладони лежали на висках, сжимая их, как тиски. Сверло дрели, запинаясь, выскальзывало из воспалённого мозга, отбрасывая белые снопы искр. Он почувствовал, как разлепились губы и прошептали: «Голова…». Когда боль начала проходить, Генри почувствовал ещё кое-что довольно неприятное: на спину и бока сыпались удары, несильные, но частые. Чьи-то кулачки без устали молотили его.

– Айлин… – язык распух и еле ворочался во рту. – Айлин, что ты делаешь?

Она плакала навзрыд; всё лицо было мокрое от слёз. Но остановиться девушка и не думала, награждая Таунсенда всё новыми порциями тумаков.

– Это всё ты, ты! – слова, неистово выкрикиваемые ею, различались с трудом. – Почему ты заставил её бросить меня? Почему оставил меня там, в темноте? Это ты…

– Айлин… – Генри пятился, защищаясь локтями от ударов. Красная коробка лежала у ног, пакетик с пуповиной вывалился из неё, по-прежнему источая свой неповторимый запах. – Айлин, это же я!

Она успокоилась только с третьим ударом колокола. Колокол звучал где-то наверху – то ли на втором, то ли на третьем этаже. Генри что-то не помнил, чтобы над их домом воздвигали купол церкви.

Замерев с поднятой рукой, Айлин прислушалась к отзвукам колокольного звона, которые носились эхом. И вдруг улыбнулась разбитыми губами сквозь слёзы – радостно и плотоядно, как ребёнок, предвкушающий вечернее пиршество. Страшнее выражения Генри на человеческом лице не видел.

– Она просыпается, – защебетала она, глядя на зелёный альбом. Алые пятна продолжали стекаться к лицу, делая её неузнаваемой. – Мама… Она ждёт меня. Она зовёт меня к себе!

Генри, который всё ещё боязливо отстранялся от девушки, внезапно понял, что сейчас будет.

– Айлин, не надо…

Поздно. Она уже выбегала за порог осиротевшей квартиры с детской лихой, не обращая внимания на больную ногу и размотавшийся бинт. Генри услышал её звонкий смех.

Он сделал шаг вслед за ней, и невидимая сила толкнула его в грудь, мягко отстраняя назад. Не нападая, но предупреждая: она моя. Теперь она принадлежит мне. Второй шаг потребовал всех усилий. Мышцы напряглись, на лице выступил пот. Ладонь, лежащая на грудине, стала железной, не давая шанса ступить ещё раз. Генри со стоном попятился назад. Айлин ушла. Он проиграл в тысячный раз в этой игре. Колокол наверху торжественно ударил, вызвав гудение в голове.

Это всё? То, что он заслужил после всех своих немыслимых усилий? Разлука в последний миг, беспомощность и поражение – вот что преследовало Генри в последние годы, вот что стало его проклятием. Теперь ему остаётся только ждать… сидеть взаперти, как всегда, и ждать развязки, не в силах на что-нибудь повлиять.

Но краем глаза он увидел, что красная коробка всё ещё покоится у ног. И источает запах смерти.

Генри взял её, как во сне. Другой рукой схватил целлофановый пакетик с древней пуповиной и быстро засунул его в коробку. Лишь закрыв крышку, он почувствовал себя лучше. Запах стал менее острым.

Ну?.. Что дальше?

Дальше – ещё одна попытка прорвать незримую темницу. Сжимая коробку в ладони, Генри сделал шаг к двери. Пятый удар колокола, зычный и басистый. Руки, толкающей назад, не было. Генри пошёл к двери, ожидая, что вот-вот его собьют с ног и яростно отшвырнут назад, дабы он знал своё место. Но этого не произошло. Он прошёл через дверь и вышел в коридор, который был пуст, как склеп. Веяло затхлостью и безжизненностью; этот мир стал ненужным своему создателю с первым ударом колокола, и последствия сказались немедленно. Мясные наросты на стенах застыли червяками, свет ламп приобрёл умирающий синий оттенок. Выжили ли те твари, которые вставали у них на пути в течение всего путешествия? Генри смел надеяться, что все они подохли – захлебнулись в собственной крови в миг, когда колокол потряс мир до самой глубинной точки.

Он побежал. Побежал всеми силами, чувствуя в руке тяжесть пуповины. Может быть, ещё не поздно. Может, надежда тлеет, пока звонит колокол. Может, он успеет догнать Айлин прежде, чем она доберётся до квартиры и Салливан сотворит с ней то, что задумал…

Может, может. Эта чёртова неопределённость. В любом случае, всё решает быстрота ног, а ноги не желали поддерживать хозяина в последнем бою. Генри бежал и никак не мог добраться до конца коридора. Колокол отсчитал свой восьмой удар, прежде чем он открыл дверь выхода в холл первого этажа. Первое, что он увидел – манекен, разбившийся на отдельные куски. Видимо, тонкие нити не выдержали тяжести. Длинноносая маска взирала из-под почтовых ящиков, чуть правее лежала согнутая левая нога. Правая рука манекена увязла в красной жиже, но так и не отпустила свёрнутый в трубочку листок белой бумаги. Генри узнал с первого взгляда, откуда эта бумажка: та самая последняя страница детского альбома. Он нагнулся и взял её из неживой руки. Испачкана в крови, но рисунок различим. Развернув листок, Генри увидел то, чего опасался.