Душа в лунном свете

— Почему нет?

— Я не знаю. Мы просто не должны, и всё.

— А как иначе мы узнаем?

— Мы подождём и посмотрим.

Харли надул губы.

— Я не понимаю, почему мы не можем спросить.

— По одной причине — мы шпионили.

— Мы нечаянно услышали, и всё.

— Мы шпионили, и ты это знаешь.

— Это не значит, что нас ждут неприятности.

— Нас ждут неприятности, это точно, — говорит Криспин. — Что мы должны сделать — так это подождать и посмотреть.

Главная столовая в «Терон Холле», где обедали взрослые, находится на первом этаже. Они обедают в восемь часов.

Детям накрывают в столовой поменьше, находящейся на втором этаже, в шесть часов.

Кларетта говорит, что то, что дети едят с детьми, а взрослые со взрослыми — это традиция из той части Европы, откуда восходит род Грегорио.

Это могло быть правдой. Криспин знает, что его мама иногда лжёт, но он не знает достаточно о Европе, чтобы не доверять ей на этот счёт.

В любом случае, он лучше будет есть с Харли и Мирабель, чем со своей мамой и отчимом. Здесь, на втором этаже, во время обеда они могут говорить обо всём, о чём пожелают. И им не нужно с трудом проглатывать причудливую пищу для богатых людей, которая подаётся на нижнем этаже, например, варёный лосось, улитки или шпинатное суфле. Здесь они обслуживаются по высшему разряду детской едой, например, чизбургерами, макаронами с сыром или тако [13].

Их столовая меньше, чем столовая для взрослых, но она меблирована не менее официально. Серванты из тёмного дерева с искусной резкой, отсвечивающей позолотой. Стол стоит на ножках «шар-и-когти» [14], у стульев высокие декоративные спинки, подушки обтянуты декоративной тканью, а над ними подвешена хрустальная люстра.

Иногда казалось, что никто из семьи Грегорио никогда не был ребёнком.

Прислуга, которая приносит обед, также сообщает мальчикам, что их сестра не присоединится к ним этим вечером. Им сказали, что она чувствует себя нехорошо.

Между супом с тортийя и куриными начо, нянюшка Сэйо зашла, чтобы сообщить, что у Мирабель что-то похожее на мигрень. Когда головная боль пройдёт, девочка поест в своей комнате.

Кларетта иногда жалуется на мигрень, уносится прочь в тёмную тихую комнату, и некоторое время не выходит. Это первый раз, когда её дочь страдала от того же.

— Эта болезнь может передаваться по наследству, — говорит нянюшка Сэйо. Перед тем, как уйти, она взъерошивает волосы Харли и целует Криспина в макушку. — Не волнуйтесь. С Мирабель всё будет отлично. Но сегодня вечером вы не должны её беспокоить.

Когда братья снова остаются наедине, Харли говорит:

— Так и есть, это вечеринка. Вот отстой.

— Это не вечеринка, — не соглашается Криспин.

— Если это не вечеринка, то что?

— Мы просто должны подождать и посмотреть.

За следующие несколько часов не происходит ничего необычного.

Так как Харли только семь лет, и он потратил часы, выслеживая в дальних пределах «Терон Холла» белых кошек, которые отказывались материализовываться, в восемь часов он уже готов лечь в кровать. Он говорит, что его не волнуют никакие тупые старикашки, но он беспокоится достаточно для того, чтобы надуть губы в кровати, и проваливается в сон.

Криспин не хочет спать, но одевает пижаму и залазит под одеяла до девяти часов.

Он лежит в глубокой тени, регулятор света его прикроватной лампы уменьшен до самого тусклого, когда он слышит, что дверь открывается, и кто-то приближается к его кровати. Лёгкость шагов посетительницы и шелест её юбки выдают в ней нянюшку Сэйо.

Она стоит там долгие минуты, а Криспин притворяется спящим. У него возникает сумасшедшее предположение, что она ляжет к нему в постель, он она этого не делает.

Когда она уходит, он лежит, наблюдая за тем, как электронные настенные часы отморгают тридцать минут.

Некоторые вещи из тех, что мы знаем, мы не должны знать, некоторые вещи из тех, что мы знаем, мы обязаны знать, а некоторые вещи мы и не должны знать, и обязаны одновременно.

Он вылезает из кровати и выглядывает в коридор, где хрустальные осветительные приборы на потолке отбрасывают свет в виде мягких призматических узоров.

Перейдя через порог, он бесшумно закрывает за собой дверь. По коридору он спешит на север, мимо комнаты для шитья.

Спальня Мирабель находится в западной части холла, рядом с анфиладой Кларетты и Джайлза. Перед дверью Криспин прислушивается, но ничего не слышит.

После колебаний он тихонько стучит, ждёт и стучит снова. Когда Мирабель не отвечает, Криспин пробует дверь, обнаруживает, что она не закрыта, и осторожно входит в её комнату.

Прикроватные лампы выставлены на самый тусклый свет, но их яркости как раз хватает, чтобы он мог увидеть, что Мирабель здесь нет, и что он здесь один.

Если его сестра переносила мигрень в кровати, то кровать уже заправили. Стёганое покрывало ровное, натянутое.

Из-под двери её ванной комнаты манил жёлтый свет, как свет во снах, который обещает какое-либо откровение за момент до того, как спящий просыпается в темноте.

Никаких звуков изнутри не доносится.

Криспин шепчет имя своей сестры, ждёт, шепчет его немного громче, но не получает ответа.

Толкая дверь ванной комнаты внутрь, он входит в круговорот белых свечей в прозрачных стеклянных сосудах. Они выстроены в линию на глубоком подоконнике, сгруппированы здесь и там вокруг мраморной ванны, стоят на полу в каждом углу группами по три и мерцают на раковине и полочках, где противоположные зеркала отражают их вновь и вновь в угасающий лес горящих язычков пламени.

Трепещущие огоньки, чувствительные к самому незначительному движению воздуха, создают расплывчатые, дрожащие тени, которые извиваются на стенах как призрачные ящерицы.

Должно быть, она принимала здесь ванну несколько часов назад. Ванна пуста. Влажные полотенца убраны.

Однако к ванне прилипли шесть лепестков алых роз.

На полу перед ванной блестят две серебряные чаши, украшенные каёмками из бисера. Он поднимают одну из них и видит слова на иностранном языке, выгравированные вокруг по всей поверхности.

На дне чаши мерцает не больше, чем столовая ложка прозрачной жидкости, как ему кажется, это aqua pura. Он окунает палец, подносит его к губам и слизывает единственную каплю.

У жидкости нет вкуса, при этом в тот миг, когда она смачивает его язык, он слышит шёпот своей сестры, которая настойчиво просит:

— Криспин, помоги мне!

Испугавшись, он позволяет чаше выскользнуть из его пальцев. Он ловит его до того, как она звякнет о мраморный пол.

Он поворачивается, но Мирабель нет ни в ванной, ни в комнате за ней. Если она произнесла эти слова, то сделала это на расстоянии, и он услышал их не ушами, а сердцем.

После того как осторожно ставит серебряную чашу на пол, он возвращается в спальню сестры, где только сейчас замечает, что её плюшевые медвежата и другие плюшевые игрушки исчезли. У Мирабель, должно быть, было их дюжины две на кровати, кресле и сидении у окна. Ни одной не осталось.

Полки, которые раньше были заполнены её коллекцией книжек с картинками, пусты.

На прикроватном столике, где её часы в виде Микки Мауса когда-то светились зелёными цифрами, нет ничего, что бы показывало время.

Интуитивно Криспин резким движением открывает дверь в её гардеробную и включает свет. На плечиках ничего не висит, а на полочках для обуви нет ни единой пары.

7

В начале декабря, три года и четыре месяца спустя…

После опасной ситуации в недавнюю хэллоуиновскую ночь Криспин и преданный Харли более осторожны, путешествуют большей частью по зелёным насаждениям, переулкам и ливневой канализации вместо основных улиц.

Полностью отделённые от канализационной системы, массивные трубы не представляют опасности в сухую погоду. Они являются секретными магистралями, прикрытыми главными и второстепенными дорогами, расположенными над ними.