Карнакки - охотник за привидениями

— Баумофф! — позвал я. — Баумофф, вы доказали еще один факт. Баумофф! Баумофф! Отвечайте. С вами все в порядке?

Голос Баумоффа прозвучал во тьме комнаты резко и внезапно, но отвечал он не мне.

— Боже мой! — проговорил он. — Боже мой!

В голосе его чувствовался вопль истинной умственной агонии. В своем наведенном гипнотическом трансе он переживал некоторое подобие мукам Самого Христа.

— Баумофф! — крикнул я, заставляя себя подняться на ноги. Кресло его шевельнулось, следом за движением тела. — Баумофф!

Пол комнаты тряхнуло с необычайной силой, я услышал, как скрипнули балки, как что-то упало и разбилось во тьме.

Дыхание Баумоффа сделалось мучительно напряженным, однако я оставался на месте. Я не смел приблизиться к нему. Теперь я понял, что боюсь сделать это, что боюсь его… боюсь его состояния, боюсь неизвестно чего. Меня переполнял жуткий страх.

— Бау… — начал, было, я и смолк, вдруг ощутив, что боюсь даже разговаривать с ним. Я не мог заставить себя даже стронуться с места.

И вдруг он воскликнул голосом, полным немыслимой муки:

— Или, Или, лама савахфани!

Однако последнее слово превратилось в его устах, покорившихся гипнотическому горю и боли, в вопль, полный истинно адского ужаса.

И тут со стороны его кресла в комнате прогремел жуткий, полный насмешки голос:

— Или, Или, лама савахфани!

Понимаете ли, голос этот не принадлежал Баумоффу. В нем не было отчаяния; его наполняла немыслимая, животная, чудовищная насмешка. В наступившем безмолвии я замер, словно примерзнув к месту… дыхание Баумоффа смолкло. В комнате воцарилась абсолютная тишина, она превратилась в самое жуткое и безмолвное место на свете. Тут я сорвался с места, зацепился ногой за край коврика перед камином, и в голове моей пролился целый звездопад. После этого меня на очень долгое время, на несколько часов охватило забвение.

Возвратился я в настоящее, ощущая только жуткую головную боль, и ничего кроме нее. Однако Тьма рассеялась. Перекатившись на бок, я увидел Баумоффа и сразу забыл даже об этой головной боли. Он сидел, склонившись ко мне: широко открытые глаза его потускнели. Лицо его опухло, и на нем появилось какое-то животное выражение.

Он был мертв, и только ремень привязавший его к спинке кресла, не позволил ему упасть лицом в мою сторону. Из угла его рта высовывался кончик языка. Мне не забыть этой гримасы. Издевательской, подобающей человекозверю, но не человеку.

Не отводя от него взгляда, я попятился в сторону; не смотря, куда иду, пока не оказался по другую сторону двери, которую старательно закрыл за собой. Конечно, по прошествии некоторого времени я пришел в себя и вернулся к нему; впрочем, что сделать что-либо уже не представлялось возможным.

Причиной смерти Баумоффа стал, конечно, сердечный приступ! Естественно, я не настолько глуп, чтобы объяснять здравомыслящему судебному эксперту, что, когда он находился в беззащитном, вызванном самогипнозом состоянии, в него вошло неведомое, пародировавшее Христа чудовище из внешней пустоты. Я слишком уважаю собственную претензию на обладание здравым смыслом, чтобы серьезным образом выдвигать такую идею!

О, я понимаю, что слова мои могут показаться полными насмешки; однако что мне остается, как не смеяться над собой и над всем миром, если я не смею признаться в собственных мыслях даже перед самим собой? Баумофф, вне сомнения, умер от сердечного приступа; а все остальное объясняется влиянием гипноза, под которое я подпал. Впрочем, у дальней стены, на полу осталась небольшая грудка стекла, прежде являвшаяся великолепной венецианской вазой, выброшенной на пол из прочной скобки, удерживавшей ее на месте. Помните, я говорил вам, что слышал, как что-то упало, когда комната затряслась. Она же действительно затряслась? Ладно, оставим эти мысли. А то голова кругом идет.

Теперь об этой взрывчатке, о которой толкуют газеты. Да, это дело Баумоффа; и что, по-вашему, подтверждает этот вывод, а? Там, в Берлине после взрыва была тьма. От этого не отвертеться. Правительству известно лишь то, что формула Баумоффа способна произвести наибольшее количество газа в возможно кратчайшее время. Короче говоря, это вещество представляет собой идеальную взрывчатку. Так оно и есть; однако я полагаю, что, как я уже говорил и как показал опыт, оно окажется несколько неразборчивым в своем воздействии, чтобы вызвать энтузиазм с обеих сторон поля брани. Быть может, в этом следует усмотреть сокрытую милость Божью… безусловную милость, если теории Баумоффа о возможности дезорганизации материи сколько-нибудь соответствуют истине.

Иногда я предполагал, что может существовать более разумное объяснение этому жуткому финалу. В мозгу Баумоффа мог лопнуть сосуд, поврежденный колоссальным артериальным давлением, которое вызвал его эксперимент; услышанный мной голос при всей его издевке и страшной насмешке мог быть порожден разбушевавшейся фантазией смущенного увиденным ума, часто помогающего человеку вернуться в нормальное состояние. Потом, бедняга Баумофф всегда был человеком очень религиозным и невероятно преданным Христу. В пользу этого объяснения свидетельствует и то, что как мне случалось часто наблюдать, голос человека, находящегося в состоянии умственного расстройства, нередко претерпевает удивительные изменения, часто становясь отвратительным и нечеловеческим. Я пытаюсь заставить себя считать это объяснение удовлетворительным. Однако мне не суждено забыть эту комнату. Никогда.