Меррик

– Я хочу пойти один, – заявил Луи. – Можешь подождать меня здесь, если угодно.

Луи оказался на крыльце, прежде чем я успел шевельнуться. Я тут же догнал его – как раз в тот момент, когда он открывал сверкнувшую зеркальным стеклом незапертую дверь.

Войдя в дом, мы направились в расположенную в передней половине большую спальню. Я отставал от Луи на полшага.

Меррик, как всегда прелестная, в платье из красного шелка, поднялась с кресла-качалки и полетела к Луи, раскрыв объятия.

Я насторожился, ожидая самого худшего. Сердце мое готово было расколоться пополам. Комнату, погруженную в приятный полумрак, озаряли лишь свечи.

Я не мог не видеть, что эти двое, Луи и Меррик, любят друг друга. Я молча смотрел, как Луи целует Меррик, как длинными белыми пальцами гладит по волосам. Я молча смотрел, как он дотрагивается губами до ее изящной шеи.

Наконец он отстранился и тяжело вздохнул.

– Значит, все-таки колдовство? – спросил он у нее, но вопрос на самом деле предназначался мне. – Это колдовство, раз я ни о чем не думаю, кроме тебя, куда бы я ни шел и что бы ни делал? Это колдовство, когда в каждой своей жертве я вижу тебя? Подумай об этом, Меррик, подумай о том, что я вынужден делать, чтобы выжить. Прошу тебя, оставь свои мечтания. Подумай, какую ужасную цену я плачу за это бессмертие. Подумай, в каком аду я живу.

– А если я буду рядом с тобой в этом аду? – спросила Меррик. – Буду дарить тебе утешение, когда пламя разгорится вовсю? Мои дни и ночи без тебя были настоящим адом. Я понимаю твои страдания. Я знала о них еще до того, как мы впервые взглянули друг другу в глаза.

– Скажи ему правду, Меррик, – велел я, стоя у дверей. – Найди достойные слова. Он сразу догадается, если ты солжешь. Ты ведь его приворожила? И мне тоже не лги, Меррик.

Она отстранилась от него и взглянула на меня.

– А что для тебяозначало мое колдовство, Дэвид? – спросила она. – Что это было, кроме отдельных видений?

Ты почувствовал желание? – Она перевела взгляд на Луи. – А ты чего ждешь от меня, Луи? Хочешь услышать, что моя душа попала к тебе в рабство точно так же, как твоя душа теперь готова во всем повиноваться мне? Если это колдовство, то мы приворожили друг друга, Луи. Дэвид знает, что я говорю правду.

Как ни старался, я не смог уличить ее во лжи. Я чувствовал, что она что-то скрывает, но не мог докопаться ни до одной из ее тайн. Она очень хорошо охраняла свои мысли.

– Все это игры, – сказал я. – Чего ты добиваешься?

– Нет, Дэвид, ты не должен с ней так говорить, – сказал Луи. – Я этого не потерплю. Теперь ступай и позволь мне побеседовать с ней наедине. Ей со мной ничего не грозит. Иди же, Дэвид. Дай нам побыть вдвоем. Иначе клянусь, друг, нам придется с тобой сразиться.

– Дэвид, прошу тебя, – вступила в разговор Меррик. – Позволь мне провести с ним эти несколько часов, а потом все будет так, как ты захочешь. Я хочу побыть с ним. Хочу поговорить с ним. Хочу убедить Луи, что тот призрак лгал. Я должна это сделать без спешки, мне нужна интимная и доверительная обстановка.

Меррик подошла ко мне, шурша красным шелком. Я уловил запах ее духов. Она обняла меня, и я почувствовал сквозь тонкий шелк тепло ее груди.

– Тебе нужно уйти, Дэвид. Прошу – подчинись, – ласково попросила она и сочувственно взглянула мне в глаза.

Никогда за все годы, что я ее знал, желал ее и скучал по ней, не чувствовал я столь сильной боли, как сейчас, ничто не ранило меня так жестоко, как эта простая просьба.

– Уйти? – повторил я едва слышно. – Оставить вас вдвоем? Уйти?

Я долго смотрел ей в глаза и увидел, как она страдает, как молит меня. А потом я повернулся к Луи, который взирал на меня невинно и встревоженно, словно его судьба сейчас находилась в моих руках.

– Причинишь ей зло – и твое стремление к смерти воплотится в реальность, – тихо, но грозно произнес я. – Можешь поверить, у меня хватит сил уничтожить тебя именно тем способом, каким бы тебе меньше всего хотелось бы.

Мне стало ясно, что он ужасно встревожился.

– Я воспользуюсь огнем, и смерть будет медленной, если ты хоть чем-то навредишь Меррик. – Я помолчал и добавил: – Даю слово.

Он с трудом сглотнул и только кивнул в ответ. Видимо, ему многое хотелось мне сказать. Глаза его были полны печали и глубокой боли. Наконец он пробормотал:

– Поверь мне, брат. Тебе не стоило так страшно грозить тому, кого ты любишь, да и мне не стоило все это выслушивать. Что делать, если мы оба боготворим эту смертную женщину.

Я обернулся к Меррик и нежно ее поцеловал. Она не сводила глаз с Луи, очарованная им не меньше, чем он ею, и едва на меня взглянула. Еще никогда Меррик не была столь далекой, и тем не менее она вернула мне поцелуй.

– До свидания, моя драгоценная, – прошептал я и покинул дом.

Секунду я размышлял, не стоит ли остаться: я мог бы спрятаться в зарослях и понаблюдать за обоими, пока они разговаривают в комнате. Мне казалось, я мудро поступлю, если буду поблизости – ради блага Меррик, – и в то же время я понимал, что именно за это она может меня возненавидеть.

В отличие от Луи она сразу поймет, что я где-то рядом – как в ту ночь, когда я подошел к ее окну в Обители, ведь ее колдовская чувствительность во много раз превышала вампирские способности Луи. Меррик обо всем догадается и проклянет меня.

Когда я представил, как она выйдет из дома, чтобы пристыдить меня, когда я представил, какое унижение мне придется испытать, если рискну остаться, я быстро направился в центр города.

И вновь моим наперсником стал Лестат, лежавший на полу в заброшенной часовне приюта Святой Елизаветы.

И опять я был уверен, что душа покинула его тело, что он не слышит моих жалоб и не знает о тех несчастиях, о которых я ему поведал.

Я только молил Бога, чтобы с Меррик ничего не случилось, чтобы Луи не вызвал мой гнев и чтобы однажды ночью душа Лестата вернулась в его тело, потому что он был мне нужен. Отчаянно нужен. Мне было очень одиноко после стольких прожитых лет, после стольких жизненных уроков, после выстраданной боли.

Небо стало угрожающе светлым, когда я покинул Лестата и добрался до своего тайного места – до заброшенного здания, в подвале которого привык спать.

Ничего необычного в этом не было – все мои соплеменники выбирали какой-нибудь печальный старый дом или подвал, отрезанный от мира железными дверьми и запорами, за которые не в силах проникнуть ни один смертный.

Я лег в холодную тьму, установил на место крышку саркофага, и тут мною неожиданно овладела странная паника. Мне казалось, будто кто-то говорит со мной, требуя, чтобы я прислушался, пытается внушить мне, что я совершил страшную ошибку, за которую заплачу своей совестью, пытается внушить, будто я поступил глупо, руководствуясь собственным тщеславием.

Мне было поздно реагировать на этот поток смешанных чувств. Утро беспощадно вступало в свои права, лишая меня тепла и жизни. И последняя мысль, сохранившаяся в памяти, была о том, что я оставил их вдвоем из тщеславия, потому что они меня исключили из своей компании. Я поступил, как самодовольный мальчишка, и за это придется поплатиться.

За рассветом неизменно пришел закат. Я проснулся на следующий вечер, открыл глаза и потянулся к крышке гроба, но тут же убрал руки и вытянул их вдоль туловища.

Что-то удержало меня от желания открыть гроб. Мне была ненавистна эта душная атмосфера, но я все-таки продолжал оставаться в добровольном заточении, пронзая своим мощным вампирским зрением абсолютную тьму.

Я остался на месте, потому что вновь был охвачен паникой, как и в прошлую ночь. Меня мучило острое сознание того, что надо мной возобладала глупая гордыня, раз я оставил Луи и Меррик вдвоем. Мне почудилось, будто под железную крышку гроба проник вихрь, да такой сильный, что наполнил даже мои легкие.

Случилось что-то ужасное и в то же время неизбежное, с печалью подумал я, продолжая неподвижно лежать, словно под действием очередного колдовского заклинания Меррик. Но к этому колдовству она не имела отношения. Меня сковали горе и сожаление – ужасное, мучительное сожаление.