Любовь и зло

Поток сердитых слов уже был готов хлынуть из меня, но эта парочка исчезла раньше, чем я раскрыл рот.

Около одиннадцати вечера я вылез из постели и вышел на веранду. Сна не было ни в одном глазу.

Было сыро и прохладно, как часто случается в Калифорнии по ночам, даже после теплого дня. Я намеренно как следует промерз. Меня подмывало постучать в ее дверь. Я молился. Я переживал. Я наблюдал. Не помню, чтобы когда-либо в жизни я желал чего-нибудь сильнее, чем ее в этот миг. Я просто хотел ее. Ничто на свете не казалось мне таким реальным, как ее тело, лежащее на кровати за дверью этого номера.

Внезапно меня охватил стыд. С того самого мига, как я поговорил с Лионой по телефону, я представлял ее в своих объятиях, прекрасно это сознавая. Кто я такой, чтобы обмануть ее во всех ожиданиях: в том, что я джентльмен, и любовь, да-да, чувство возвышенное, и нас ждет воссоединение и все такое? Мне хотелось целовать ее, мне хотелось ею обладать. И почему же нет, и разве правильно, что я испытываю подобные терзания? Черт, я же ее люблю! В глубине души я нисколько не сомневался, что люблю ее. И буду любить до последнего вздоха. Мне плевать, к чему это приведет, я готов, готов ко всему.

Я уже хотел вернуться к себе в номер, когда увидел, что рядом стоит Малхия.

— Ну, что тебе? — сердито спросил я.

Серафим заметно встревожился, но сейчас же совладал с собой. Мне показалось, что по его лицу пробежала тень разочарования. Однако заговорил он улыбаясь.

Его голос всегда ласкал слух, он был полон участливости и нежности, отчего слова проникали до глубины души.

— Многие смертные отдали бы буквально что угодно, чтобы увидеть доказательства Провидения, какие видишь ты, — заметил он. — А ты все-таки смертный.

— Да что ты в этом понимаешь? — спросил я. — И с чего ты взял, что я ничего об этом не знаю?

— Ты говоришь не то, что думаешь, — проговорил он успокаивающим тоном. И с громадной убежденностью.

— Вероятно, ты наблюдаешь за смертными с рассвета времен, — сказал я, — но это не значит, будто ты понимаешь, каково на самом деле быть смертным.

Он ничего не ответил. Любовь и терпение, написанные на его лице, приводили меня в ярость.

— Ты будешь рядом со мной вечно, до того дня, когда от меня останется только дух? — спросил я. — Мне никогда уже не побыть наедине с женщиной без того, чтобы вы оба не оказались рядом, ты и этот ангел-хранитель? Это же был он, правильно? Мой ангел-хранитель? Как его зовут? Вы теперь будете вдвоем стоять у меня за спиной всю оставшуюся жизнь? — Я развернулся и ткнул в него пальцем, словно дулом пистолета. — Я человек, — заявил я. — Смертный, мужчина! Я не монах и не священник.

— Хотя, будучи убийцей, ты жил в точности как монах.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты из года в год отказывал себе в теплоте и любви, какие может дать женщина. Ты считал, будто не заслуживаешь их. Тебе была невыносима мысль, что рядом с тобой окажется невинная женщина, примет тебя, окружит заботой. А теперь ты заслуживаешь всего этого? Ты к этому готов?

— Не знаю, — пробормотал я.

— Хочешь, чтобы я ушел? — спросил он.

Меня прошиб пот, сердце бешено забилось.

— Простое плотское желание превратило меня в дурака, — прошептал я.

Кажется, я уже умолял Малхию. — Нет, я не хочу, чтобы ты уходил, — пробормотал я. — Не хочу, чтобы уходил. — Я покачал головой, признавая свое поражение.

— Тоби, ангелы всегда были с тобой.

Они всегда видели все, что ты когда-либо делал. У тебя нет тайн от Небес. Единственная разница в том, что теперь ты нас видишь. И это должно стать для тебя источником силы. Ты же понимаешь. Твоего ангела-хранителя зовут Шмария.

— Послушай, я хочу, чтобы меня переполняло благоговение, благодарность, самоуничижение и прочие тонкие чувства! Черт, да я хочу быть святым! — Я осекся. — Но я же не могу. Не могу… Как его зовут, ты сказал?

— Чего ты не можешь? — уточнил он. — Не можешь жить, ограничивая себя? Не можешь отказать себе в немедленном удовлетворении желаний после того, как пробыл рядом с этой женщиной неполные сутки? Не можешь удержаться, чтобы не наброситься на нее, когда она так уязвима? Не можешь быть тем благородным человеком, каким считает тебя сын?

Его слова не уязвили бы меня сильнее, даже если бы он выговаривал мне с раздражением. Этот нежный убедительный голос роковым образом повлиял на всю ложь, какую я повторял себе до сих пор.

— Ты думаешь, я не понимаю, — проговорил он спокойно. — Я открою тебе, что думаю я: если ты сейчас овладеешь этой женщиной, она возненавидит себя за это, а когда как следует все обдумает, то возненавидит и тебя. Десять лет она жила одна, защищая себя и своего сына. Уважай ее. Завоюй ее доверие. А на это требуется время, не так ли?

— Я хочу, чтобы она знала, как я люблю ее.

— Разве кто-то запрещает тебе сказать ей об этом? Разве я говорил, что ты не имеешь права выказать хотя бы часть тех чувств, какие упорно скрываешь?

— Опять ангельские рассуждения! — сказал я. Я снова пришел в ярость.

А он снова засмеялся.

Один долгий миг мы оба молчали. Мне опять стало стыдно, стыдно за то, что я разозлился.

— Сейчас я не могу быть с ней, правильно я понимаю? — спросил я. — Я говорю не о желании. Я говорю об искренней любви и привязанности, о возможности научиться любить в ней все, изо дня в день спасаться благодаря ей. Ты хотел, чтобы я увиделся с сыном ради него самого и ради нее. Но ведь я не могу быть с ними, не могу сейчас сделать их частью своей жизни, верно?

— Тоби, твой путь темен и опасен.

— Значит, я не прощен?

— Нет, ты прощен. Но, отказываясь от той жизни, какую вел до сих пор, разве ты не должен как-то расплатиться?

— Верно. Я постоянно об этом думаю.

— Разве справедливо, если ты не компенсируешь нанесенный ущерб?

— Верно. Я обязан компенсировать ущерб.

— Разве правильно, если ты нарушишь свое обещание и откажешься работать со мной, чтобы нести в этот мир добро вместо зла?

— Нет, неправильно, — признал я. — Мне ни разу не хотелось нарушить обещание, ни разу. Я сильно задолжал миру за все, что успел натворить. Слава Господу, ты указал мне способ отработать долг.

— И я продолжаю указывать его, — заметил он. — Поэтому пока что будь сильным ради нее, матери твоего ребенка, будь сильным ради него и того мужчины, в которого он вырастет. И не обманывай себя тем, что ты некогда совершил, не обманывай себя чудовищностью прежних поступков. Не забывай, что у этой прекрасной молодой женщины тоже есть ангел-хранитель. Она даже близко не догадывается, кем ты был все эти годы. Если бы догадалась, то ни за что не подпустила бы тебя к ребенку. Во всяком случае, об этом напоминает мне ее ангел.

Я кивнул. Думать об этом слишком больно, но невозможно отрицать очевидное.

— Позволь открыть тебе одну истину, — произнес серафим. — Даже если бы я оставил тебя сейчас, даже если бы ты никогда больше меня не увидел, уверился бы, что встречался со мной во сне, ты все равно не смог бы предаться мирной домашней жизни — твоя совесть не позволила бы. Экстраординарные преступления требуют и экстраординарной компенсации. На самом деле совесть может потребовать от человеческого существа того, чего не потребует даже Создатель, что не придет в голову ангелам, потому что им нет в том нужды. Совесть составляет часть человеческой сущности. И твоя совесть начала пожирать тебя еще до того, как пришел я. Твоя совесть никогда не покидала тебя, Тоби. Твой ангел-хранитель, Шмария, может это подтвердить.

— Прости, — произнес я едва слышно. — Прости за все. Я тебя подвел. Малхия, не бросай меня.

Он засмеялся. Он засмеялся негромко, ободряюще.

— Ты меня вовсе не подводил! — проговорил он добросердечно. — Во времени людей случаются чудеса. Но людям не хватает ни огромного мира, ни времени, чтобы привыкнуть к ним. Они не привыкнут никогда. А я действительно наблюдаю за ними с рассвета времен. И люди постоянно меня удивляют.