Ужасы. Замкнутый круг

Он оглянулся через плечо. Гвен тоже услышала шум мотора. Она стояла на полпути между морем и водопадом с его омерзительным озерцом. Дротик она крепко сжимала в руках. «Как юная амазонка», — подумал Джеф. Но потом он тоже услышал тарахтение мотора и сосредоточился.

«Так-так-так» — выхлопы мотора послышались ближе. Джеф рискнул выглянуть за край скалы. Они были уже здесь, осторожно входя в проход между скалой и утесами. На брате Спероса были широкие брюки; оба были без рубашек; Сперос держал румпель, а у его брата в руках была двустволка!

Один шанс. Только один шанс!

Внизу показался нос лодки, она медленно двигалась прямо под Джефом. С диким криком он навалился на неустойчивый камень. На мгновение ему показалось, что тот не поддается, и он нажал со всей силой. Обломок скалы сдвинулся и накренился.

Оба грека вскинули головы, их глаза широко распахнулись на загорелых, испуганных лицах. Тот, что с ружьем, вскочил на ноги. Он увидел падающий камень за мгновение до того, как тот обрушился на него и пробил вместе с ним днище лодки. Его ружье выстрелило дуплетом, и воздух вокруг головы Джефа загудел, как осиное гнездо. Не давая Сперосу опомниться, он примерился и прыгнул на него. Отброшенный на корму своей тонущей лодки, Сперос уже собирался нырнуть за борт. Получив удар ногами, он кувыркнулся в воду. Чудом избежав столкновения с лодкой, Джеф тоже рухнул в море. И оба неистово замолотили руками и ногами, выгребая к берегу.

Сперос успел первым. Вопящий, исступленный, возмущенный, напуганный, он с трудом выполз на берег. Огляделся и увидел Джефа, подплывающего к берегу, — увидел, что лодка исчезла, только рябь на воде осталась от нее, и нигде не видно брата. Сперос помчался по пляжу. За Гвен. Джеф плыл изо всех сил.

Она поранила ему лицо, как раз когда он схватил ее за рубашку. Непрочная ткань не выдержала, кусок материи спереди оторвался, и грудь Гвен вывалилась наружу. Она снова ткнула в него дротиком, и на этот раз удар пришелся в шею. Он схватился за порез, пошатнулся, запнулся и шлепнулся в воду. Джеф достиг озерца, и Гвен бросилась в его объятия. Он взял у нее дротик и направил его на Спероса.

Но с греком все было кончено. Он вопил и барахтался в озерце, как сумасшедший, которым он и был, и, казалось, не мог подняться на ноги. Его раны были не тяжелыми, но кровь виднелась всюду. Но не это было худшим: то, обо что он споткнулся, теперь всплыло на поверхность. Это был начинающий гнить труп молодого человека. Его руки и ноги, ставшие будто резиновыми, переплелись с конечностями Спероса; страшное избитое лицо раскачивалось; огромная черная дыра показывала, где была прострелена грудь.

Еще некоторое время Сперос пытался освободиться от трупа — он громко визжал, когда зияющий, обличающий рот трупа страшно и безмолвно вопрошал его, — потом перестал барахтаться. Одна рука трупа свешивалась на его вздымающуюся, содрогающуюся грудь. Он закрыл руками лицо и рыдал, и мухи вылетели роем из пещеры, как черное облако, чтобы завладеть им.

Джеф обнял Гвен покрепче, увел ее прочь от этого ужаса к морю, которое стало теперь темно-синим.

— Все хорошо, — продолжал он повторять, больше для себя, чем для нее. — Все хорошо. Нас станут искать, рано или поздно.

И это случилось, и случилось скорее рано…

Пер. О. Гайдуковой

Д. Ф ЛЬЮИС

Mort au monde [54]

Спал я крепко — слишком крепко и слишком тяжело. Спал и видел, как эти твари вползают на брюхе в открытую дверь, которую я, честью клянусь, запер, и, подвывая, медленно крутили головами в поисках подгнившей человечинки.

Я пробудился, но кошмарный сон еще ворочался где-то в укромном уголке мозга, поскольку твердое убеждение, что я действительно видел несколько пар диких, горящих в темноте кровожадных глаз, не покидало меня.

Но в реальном мире, несомненно, был день, и я вдруг вспомнил собственное имя. Сперва в сознании всплыла фамилия Мюрфилд, затем — Дэвид, и наконец название местечка — Сэнт-Перрин. С некоторой болью я поднялся с кровати и, пошатываясь, шагнул к окну. Распахнув ставни, я удивился яркости солнца, чьи лучи уже били в бреши между вершинами далеких гор.

Так или иначе, все вроде бы было в норме. Впрочем, я никак не мог понять, отчего моя возлюбленная, Марианна, отдыхает в другой комнате. Я знал, что если пройду по попахивающему плесенью коридору от моих дверей с номером два, то обнаружу привинченную к другим дверям табличку с номером пять. Те, кто спал между нами, эти невидимые, безымянные персонажи, шумно ворочались в своих постелях — я слышал их, пока крался мимо чужих комнат к пятому номеру. На лестничной площадке было темно, смутные штрихи перил, ограждающих пролет, терялись во мраке; минутное, головокружительное смятение охватило меня, но я быстро собрался перед встречей с любимой.

Когда я в последний раз видел ее за ужином, волосы Марианны свободно ниспадали на плечи. Сомкнутые в молчании губы… волнующие складки ночной сорочки… ложбинка у горла… выглядывающие из-под подола пальцы босых ног… Создавалось впечатление, что она изо всех сил старается выглядеть естественно. Но покрасневшие глаза выдавали ее.

И когда моя возлюбленная из глубины комнаты глухо проворчала, чтобы я закрыл дверь, я решил, что должен вернуться на свою территорию, под одеяло, к снам — к другим снам, с которыми жить куда легче.

Горячие рогалики и кофе — слишком легкий завтрак для англичанина. Я жаждал тостов и мармелада, яиц и бекона, дымящейся чашки крепкого чая, политых медом кукурузных хлопьев, молока из бутылки и свежевыжатого апельсинового сока. Марианна сидела напротив, вглядываясь в свою огромную чашку с кофе, словно пытаясь прочесть будущее. Я мог бы сказать ей, что прошлое гораздо таинственнее, — мог, но не сказал.

Не знаю, замечал ли я прежде, но глаза ее были совершенно белыми, с яркими, пронзительно-коричневыми крохотными пятнышками радужек, напоминающими атомы под микроскопом. И если у большинства моих знакомых глаза действительно являлись зеркалом души, эти обманчивые точки не позволяли прочесть ничего. Всегда выходило так, что это она добиралась сквозь мои глаза до самых глубин моей сущности, оставляя меня проигравшим.

— Куда отправимся сегодня? — Она словно к стене обращалась. — Думаю, стоит воспользоваться солнечным деньком и махнуть на пляж.

— Не знаю. Почему бы просто не остаться тут, почитать или еще что-нибудь?..

Я так и не выяснил, имели ли эти слова хоть какой-то смысл, поскольку следующая фраза моей возлюбленной никоим образом не являлась их продолжением. Даже в самых несвязных разговорах хоть какая-то, пусть и тончайшая нить логики соединяет всяческие несообразности и нелогичные заключения. Но, по-видимому, только не в беседе с дражайшей Марианной.

— Я полагаю, мы бы не оказались здесь вовсе, если бы не твоя мать, Дэвид.

Однако же я был приятно удивлен, услышав из ее уст свое имя. Воодушевление подсказало мне ответ:

— Ну, с ее стороны было очень мило пустить нас сюда на лето…

— Ночи тут кажутся бесконечными. Одного сна для них недостаточно.

Какого черта, о чем это она? Жизнь научила меня, что сон — не удовольствие, а простая необходимость, «дабы замедлить энтропию», как частенько говаривал мой покойный дед.