Слуга праха

«Нет, — решительно сказал он. — Не здесь. Шкатулка теперь твоя, забирай ее и читай магические слова где угодно и когда угодно, но только не под моей крышей. А в обмен на помощь с текстами ты должен пообещать мне еще кое-что. Тебе ведь известна их ценность. С их помощью ты сможешь вызвать духа».

«Твоя доброта неоценима. — Грегори усмехнулся. — Все знают, что ты не желаешь касаться нечистых предметов, любых, даже сущей мелочи».

«Это отнюдь не мелочь», — заметил старик.

«Значит, как только я произнесу слова, Служитель праха восстанет из небытия?» — с иронией поинтересовался Грегори.

«Если не веришь, зачем тебе шкатулка?» — спросил старик.

Я вздрогнул. Испытанное потрясение сделало меня отчетливо видимым.

Я буквально вжался в стену и не осмеливался даже взглянуть на собственные ноги.

Ткань бесшумно окутала тело.

«Пусть мои ботинки блестят как можно ярче, — безмолвно пожелал я. — Пусть золото обовьет мои запястья, лицо сделается гладким, а волосы — мягкими, как в юности».

Я ощущал вес собственного тела, еще более плотного, чем накануне, но из боязни быть обнаруженным не осмеливался оглядеть себя, хотя очень хотелось.

«Ты же не думаешь, что я верю во все это?» — любезно осведомился Грегори, аккуратно складывая бумаги и опуская их во внутренний карман пальто.

Старик не ответил.

«Я хочу выяснить, что это, узнать, о чем она говорила, — начал объяснять Грегори. — Очень хочу. Я жажду правды, ибо уверен, что это крайне редкая и ценная вещь, но главное, что Эстер упоминала о ней перед смертью».

«Согласен, последний факт придает шкатулке особую ценность». — Голос старика звучал как никогда ясно и отчетливо.

Я чувствовал, как волосы мои струятся по плечам, ощущал холодок от влажной стены и потуже затянул шарф. Лампа под потолком качнулась, что-то скрипнуло, но ни старик, ни Грегори итого не заметили: внимание обоих было приковано к шкатулке и друг к другу.

«Цепи, как вижу, проржавели, — заметил Грегори. — Я могу их снять?»

«Только не здесь», — бросил старик.

«Отлично, — кивнул Грегори. — Тогда будем считать сделку состоявшейся. Однако ты, кажется, хотел еще чего-то? Последняя просьба? Да-да, не отпирайся, я вижу, что это так. Говори. Мне не терпится принести сокровище домой и наконец вскрыть шкатулку. Ну же, что тебе нужно?»

«Пообещай больше никогда не переступать порог этого дома, — заговорил старик. — Пообещай никогда не встречаться с братом. И никогда не раскрывать тайну своего рождения. Тот факт, что ты принадлежишь к нам по крови, должен быть забыт навсегда. Храни этот секрет, как хранил до сих пор. Если твой брат позвонит, не бери трубку, если придет навестить тебя, не открывай дверь. Пообещай, что все выполнишь».

«Ты просишь меня об этом при каждой встрече, — усмехнулся Грегори. — И всякий раз я даю тебе такое обещание. — Он рассмеялся. — Такова всегда твоя последняя просьба».

Он склонил голову набок и доброжелательно, почти с нежностью улыбнулся, но одновременно его улыбка была покровительственной и наглой.

«Ты больше никогда меня не увидишь, дедушка. Никогда. А когда ты умрешь, я не приду на твою могилу. Ты это хотел услышать? Я не буду оплакивать тебя вместе с Натаном. И не подвергну риску разоблачения ни тебя, ни кого-либо из твоих приверженцев. Ну что, доволен?»

Старик кивнул.

«Но если мне не суждено встретиться с Натаном и даже поговорить с ним, — продолжал Грегори, — то и у меня есть требование».

Ребе сделал вопросительный жест.

«Передай брату, что я его люблю. Сделай это для меня».

«Передам», — пообещал старик.

Грегори стремительно подхватил шкатулку, цепи с легким скрежетом скользнули по столу. Он выпрямился, прижимая к груди драгоценную ношу.

Дрожь прошла по всему моему телу, а руки и ноги стали еще сильнее. Пальцы непроизвольно зашевелились, я почувствовал легкое покалывание, как будто в каждую клеточку воткнули множество крохотных иголок. Мне не понравилось, что эти ощущения вызваны прикосновением к шкатулке. Хотя, возможно, причина была в ином: в эмоциональном напряжении, стремлении достичь цели.

«Прощай, дедушка, — заговорил Грегори. — Настанет день, и мои биографы, те, кто пишет историю Храма разума, придут, чтобы внести в анналы и тебя. Они сочинят тебе эпитафию, ибо ты мой предок и потому достоин признания и уважения».

Он еще крепче прижал к груди шкатулку. Ржавые цепи оставляли рыжие следы на отворотах пальто, но он, казалось, этого не замечал.

«Прочь из моего дома!» — воскликнул старик.

«Конечно, до поры до времени тебе не стоит беспокоиться. Нет ни единого свидетельства о мальчике, которого ты оплакивал тридцать лет назад. Я расскажу все только на смертном одре».

Старик медленно покачал головой и промолчал.

«Но скажи, — снова заговорил Грегори, — неужели тебе ничуть не интересно, что все-таки находится в шкатулке и что произойдет после того, как я прочту заклинания?»

«Нет».

Улыбка сошла с лица Грегори. Он пристально посмотрел на деда.

«Ладно, пусть так. Тогда нам, наверное, больше не о чем говорить. Вообще не о чем».

Старик снова кивнул.

Кровь бросилась в лицо Грегори, щеки побагровели от гнева и сделались влажными. Однако у него не было времени выяснять отношения. В очередной раз взглянув на шкатулку, он резко повернулся, поспешил к выходу и коленом распахнул дверь, которая с грохотом захлопнулась за его спиной.

Старик сидел в прежней позе. Мне показалось, он просто рассматривает пыль на столе и царапины, оставленные ржавыми цепями на полированной поверхности. Впрочем, я не уверен.

Тот факт, что Грегори унес шкатулку с моим прахом, никак не повлиял на мое состояние. Я продолжал стоять неподвижно и не ощущал ни малейшего прилива сил. Нет, ему не предназначено стать моим повелителем. Ни в коем случае. Что до старика… Я должен был во всем разобраться.

Когда шаги Грегори затихли, я вышел из укрытия и остановился перед столом, за которым сидел ребе.

Увидев меня, старик пришел в ужас.

У него не хватило сил вскрикнуть, и он лишь молча смотрел на меня, то зажмуриваясь, то вновь открывая глаза.

«Вернись во прах, дух», — сдавленным шепотом произнес он наконец.

Я собрал все силы, чтобы противостоять его воле, стараясь не думать о его ненависти ко мне и не вспоминать ни о любви, ни об обидах, которые мне довелось испытать в своей долгой несчастной жизни. Я твердо стоял на ногах и смотрел на старика.

«Почему ты отдал ему шкатулку? — спросил я. — Что ты задумал? Если ты вызвал меня, чтобы уничтожить его, скажи».

Старик отвернулся, не желая больше видеть меня.

«Изыди, дух!» — прошептал он на древнееврейском.

А потом вскочил, отодвинул с дороги стул и воздел руки кверху. Я едва слышал его, но понимал, что он произносит слова сначала на древнееврейском, а потом на халдейском, который тоже хорошо знал и с точностью воспроизводил ритм и интонации древнего языка.

Заклинания никак на меня не подействовали.

«Почему ты уверен, что он убил Эстер? — задал я следующий вопрос. — Почему, ребе? Скажи».

Ответом мне послужила тишина. Старик даже мысленно не молился. Он стоял пригвожденный к месту, и губы его под белоснежными усами были плотно сжаты. Пейсы и желтоватые волосы бороды чуть подрагивали. Он закрыл глаза и начал тихо читать еврейские молитвы, то и дело творя быстрые поклоны.

Страх и ярость кипели в его душе на равных, а сила ненависти превосходила оба эти чувства, вместе взятые.

«Неужели ты не желаешь справедливого возмездия за ее смерть?» — выкрикнул я.

Старик не реагировал и, не открывая глаз, продолжал истово молиться и кланяться.

«Покиньте меня, — тихо заговорил я по-халдейски. — Покиньте меня, все мельчайшие частицы земли и воздуха, гор и морей, живых и мертвых, собравшиеся, чтобы придать мне форму. Но не улетайте слишком далеко, дабы я смог вновь призвать вас в случае необходимости. А сейчас оставьте мне только мой собственный облик, чтобы смертный видел и страшился меня».