Полотно темных душ

– Возмездие! – донесся до него шепот Моргота, и Джонатан поднял голову.

Несмотря на то, что Джонатан только что продемонстрировал нечеловеческие возможности, толпа на площади не разбежалась в страхе, а осталась стоять все тем же плотным кольцом, окружая костер. Жон успел разглядеть, что лица стоявших в первом ряду выглядели счастливыми, на многих лицах застыло радостное ожидание. Моргот приблизился к толпе, и какая-то мать протянула ему годовалого ребенка, словно Моргот был священником, благословляющим свою паству.

Моргот дотронулся до лба младенца. Ребенок вздрогнул и умер, ни разу не всхлипнув. Его замороженный трупик так и остался в руках ничего не понявшей матери. Моргот поцеловал женщину, и ее мгновенно окоченевшее тело ударилось о землю с такой силой, что Джонатан услышал, как треснула замороженная плоть. Жители Линде, ставшие свидетелями ее страшной смерти, даже не пошевелились.

После этого Моргот убивал быстро, одну за другой повергая свои замороженные жертвы на землю. Жон хотел было протестующе крикнуть, применить какое-нибудь заклинание, чтобы остановить это бесшумное убийство, но Моргот держал его очень крепко, спеленав в паутине собственных ментальных сил, и вырваться из нее было невозможно.

По мере того как Моргот переходил от одной жертвы к следующей, незримая связь между ним и Джонатаном крепла. Джонатан почувствовал, как от отца к нему перетекает энергия, которой с каждой новой смертью становилось все больше. В конце этой бойни они станут всемогущими, и Жон сомневался, что даже трем ведьмам будет под силу справиться с ними.

Могущество и власть искушали Жона. Он уже видел себя правителем края, видел рядом с собой на троне Сондру, разодетую в атлас и шелка и украшенную золотом, видел прекрасную и богатую страну, которую они сумеют создать вдвоем.

Когда от поцелуя Моргота упала десятая жертва, он наклонился и дотронулся рукой до лба трупа. Окоченевшая плоть со скрипом ожила, зашевелились скрюченные конечности, и покойник встал, слегка покачиваясь. Его остекленевшие глаза неотрывно смотрели на Моргота, который уже перешел к своей следующей жертве. У неподвижного рта ожившего трупа Жон не увидел ни малейшего намека на теплый парок дыхания, который непременно был бы заметен на холоде. Мужчина стал рабом Моргота.

Джонатан внезапно осознал, что Моргот может поступить таким образом со всеми жителями, а потом поведет ожившие трупы на штурм крепости.

– Нет! – закричал Жон. – Поселок должен быть уничтожен, уничтожен без следа. Я тоже имею право на месть!

Моргот повернулся к сыну. Глаза его вспыхивали алым от избытка жизненной силы, накопленной его телом. Он не сказал ни слова, но позволил сыну осуществить свое мщение.

Джонатан направил свои пальцы на костер, и угли ярко вспыхнули. Ревущее пламя взвилось высоко в ночное небо и брызнуло, выплеснулось из ямы во все стороны. Растопырив пальцы, Джонатан повернул их к толпе. Одно слово, и пламя набросилось на людей. Тела их вспыхивали и горели тусклым красным огнем, и в воздух поднимались хлопья жирного черного пепла. Моргот повернулся к сыну, и Джонатан успел скрыть свое отвращение, издав хриплый, победный вопль.

Жон почувствовал негодование Моргота и приготовился умереть – ведь он спалил всех будущих рабов и слуг Моргота, но отец сумел сдержать свой гнев и просто посмотрел ему в глаза, ничего не сказав. На лице его Джонатан заметил даже некое выражение довольства, и в душе его затеплилась робкая надежда. Моргот читал его эмоции и чувства как раскрытую книгу, однако мотивы его поступков оставались для отца тайной за семью печатями. Догадавшись, что Моргот начал готовить еще одно могущественное заклинание, Жон не пытался ему помешать. К счастью для него, у него не хватило выносливости, чтобы увидеть результат этого деяния. Он истратил слишком много сил, и природа милостиво позволила ему лишиться сознания.

Церемония только началась, когда Уилла провела тридцать человек, присоединившихся к ней, в опустевшую гостиницу и открыла потайную дверь в темный коридор, который окончился ведущими вниз ступенями. Аран, муж Уиллы, высоко поднял их единственную лампу, освещая путь. В пещере внизу они обнаружили окоченевший труп Дирки.

– Мы не ошиблись относительно Джонатана, – сказала Уилла. – Взгляните!

Взяв лампу из рук Арана, она поднесла ее ближе к трещине в стене, уходившей под стеллажи. Пятна засохшей крови вели от середины пещеры к расселине и исчезали в ней.

– Сондра? – шепнула Уилла в щель, страшась ответа больше, чем гнетущей тишины подземелья. – Сондра!

Из расселины донесся звук, такой далекий и слабый, что он мог и почудиться девушке. Это был слабый всхлип горя и отчаяния. Уилла придвинулась ближе к стене.

– Сондра, – повторила она и, подсвечивая себе лампой, засунула в щель руку. Ей показалось, что пальцы ее встретили какое-то препятствие, словно сотканная из воздуха перепонка не давала ей просунуть руку глубже; поддаваясь ее усилиям, она прогибалась, но не рвалась. Уилла все же просунула в расселину кисть руки и оказалась пойманной, словно зверь в капкан.

Пальцы ее начало покалывать, а вся рука онемела и затекла. Испугавшись, Уилла вскрикнула. Аран схватил ее за запястье и стал тянуть и дергать изо всех сил, но рука не поддавалась. Когда все предплечье Уиллы почернело от прилива крови, Аран снял с лампы стекло и поднес ее к коварной расселине. Стена взорвалась, осыпав их острыми каменными осколками и отбросив от щели чуть не к противоположной стене. В образовавшейся куче тел Аран упал сверху, Уилла, освобожденная из плена, на него. Когда лампу снова зажгли, она закричала от ужаса, увидев вместо руки обугленную культю.

О ней позаботились, перевязали рану и как могли утешили. Когда ее крики затихли, до них из расселины снова донесся безысходный, горестный плач, словно сами стены оплакивали погибшее селение.

Глава 18

Огни плясали и перемигивались на затененном потолке пещеры, словно расшалившиеся духи. Джонатан пришел в себя и теперь лежал на спине на полу пещеры, все еще слишком слабый после потрясения и истраченных усилий. Сондра опустилась на колени подле него.

Ее ссадины и ушибы начали уже проходить, однако лицо девушки все еще выглядело опухшим, а в глазах не было даже облегчения, вызванного тем, что Жон наконец-то пришел в сознание. Когда он протянул к ней руку, она отпрянула, словно он попытался ударить ее.

– Сондра?

В тишине подземелья раздался пронзительный вопль. Сондра, потрясенная, закрыла глаза и зажала уши руками. Из-под ресниц ее покатились слезы. Послышались жалобные причитания, а затем – еще один, еще более громкий, исполненный мучительной боли крик.

– Нет! – выкрикнула Сондра, обращаясь к пустой пещере. – Оставь их, не трогай!

– Что это, Сондра, что происходит? – Джонатан потянулся к ее руке. Его собственная рука, вся в розовых пятнах молодой кожи, выросшей на месте ожогов, почти не болела, хотя двигал он ею еще с трудом. Сондра погладила его по щеке, и он повернул к ней голову.

– Когда Моргот принес тебя сюда, я была уверена, что ты не выживешь, ты был совсем как мертвый, – прошептала Сондра. – Он велел мне выкупать тебя в бассейне и постоянно смачивать твои раны. Сейчас ты почти здоров.

– Сколько времени я уже здесь? – спросил Жон.

– Может быть, несколько дней, может быть – недель. Здесь всегда темно… – Сондра отвечала невыразительно, монотонным голосом.

– Днем Моргот спит. Сколько раз он спал?

– Не знаю. Он больше не спит в пещере. С помощью колдовства Моргот превратил это подземелье в мою тюрьму. Я не могу уйти отсюда, я пыталась, но у меня ничего не вышло. Я пыталась напасть на него, но он обжег меня… – Сондра показала ему глубокие ожоги на запястьях. – Вода из бассейна не помогла мне.

– Он обещал, что не причинит тебе вреда.