Карнавал разрушения

— У Глиняного Монстра — собственный хозяин, — отвечает Пелорус. — Воля Махалалела призывает меня аплодировать тебе, ибо я должен наблюдать за людьми и быть их другом, а также защищать как можно лучше. Что же до меня, то я не могу ничего сказать. Я только начинаю понимать.

Стерлинга не сбили с толку его слова. — Мы все только начинаем, — мягко произносит он. — Куда лучше начинать понимать, нежели утвердиться в заблуждении, что достигли конца.

— Ты клевещешь на меня, — быстро парирует Харкендер. — Преимущество, которым я располагаю, состоит в том, что я еще даже не начинал понимать.

— Ты никогда и не смог бы начать, — прерывает его Стерлинг. — Ибо ты недостаточно труслив, чтобы попытаться.

Пелорусу все это кажется бесполезным сотрясением воздуха. «Как это может помочь ангелам? — думает он. — Даже если Небеса созданы для человечества, по той или иной причине, разве мы можем рекомендовать их людям? Разве можем мы заставить их заботиться, попадем ли мы в Рай, в Ад или подвергнемся простому забвению? И все же… если их это вовсе не заботит, тогда почему мы здесь?»

— Если ангелы желают поскорее найти лучший способ жизни, чем тот, который дала им природа, предложи им этот, — говорит Стерлинг, словно отвечая на его безмолвный вопрос. — Предложи им вселенную и достаточно времени на ее освоение.

— Если ты думаешь, что они примут такое предложение, ты чудовищно ошибаешься, — угрюмо отвечает Харкендер.

Пока дни и ночи сменяют друг друга, мелькая, словно голубиные крылья в полете, Мандорла и Глиняный Монстр прокладывают путь вдоль набережной Альберта и затем — по Найн-Элмз-лейн. Город сейчас меняется более резко, по крайней мере, в этом районе. Его старая шкура сброшена, и новая, куда более яркая, занимает ее место. Огромные здания с фасадами из цветного стекла выросли по обеим сторонам реки, чей серебристый поток кажется по контрасту сильно уменьшившимся. От какого бы сокращения населения ни пострадал Лондон в сороковые годы, теперь оно, видимо, вполне восстановилось. Когда люди и машины на улицах становятся различимы, их количество резко возрастает, и темные периоды украшает многоцветное сверкание огней на окружающих зданиях.

Когда время снова замедляет бег, давая им передышку, Мандорла и Глиняный Монстр входят в одно из самых высоких зданий к югу от реки, и бесшумный лифт с металлическими дверцами возносит их наверх. Когда они появляются на крыше, субъективное и объективное время снова почти совпадают.

Ночь темная, небо закрыто облаками, но Мандорла сразу же видит, что два соседних дома сильно повреждены, предположительно, бомбами, и произошло это совсем недавно, дня два-три назад. Газет вокруг нет, но это и не нужно. Глиняный Монстр указывает через реку на отдаленное здание — видимо, где-то в районе вокзала Виктория, на вершине которого установлено гигантское табло, показывающее дату. Тридцатое марта 1963 года. Мандорла подходит к парапету взглянуть на улицы внизу — и улицы ничем не похожи на ее воспоминания о Найн-Элмз.

Люди и транспортные средства внизу малюсенькие, напоминающие насекомых. Людей вообще можно различить только на освещенных тротуарах, но машины и фургоны, заполнившие улицу, сами снабжены фарами, а еще проезжают другие транспортные средства, с мерцающими голубыми огнями на крыше. Многие из освещенных знаков, висящих на домах, тоже то и дело вспыхивают. Город кажется Мандорле полным слов, которые ведут бесконечный разговор в ночи. Поврежденные бомбардировкой здания кажутся темными лакунами в светящейся паучьей сети.

— Это и есть будущее, — говорит Мандорла, оглядывая Темзу в направлении Вестминстера справа и до Пимлико — слева. — Этого меня и учили ожидать, когда заставили вложить немного надежды в человеческий аспект моей души.

— Это мир, который мы оставили, — отвечает Глиняный Монстр. — Более раздутый и более кричащий, но в основных чертах не изменившийся. Качественных перемен не произошло, и здания, поврежденные бомбами, сообщают нам, что под раскрашенным лицом — те же самые язвы.

— Как ты думаешь, что произошло бы с этим фантомным телом, если бы я шагнула через решетку и прыгнула вниз? — спрашивает Мандорла. — Воспарю ли я в воздухе, словно подвешенная на невидимой нити? Может ли наш хранитель обеспечить мне мягкую посадку?

— Попробуй поэкспериментировать, — отвечает Глиняный Монстр. — Я был бы рад понаблюдать. У нас есть богатый опыт ангельских методов, верно ведь? На протяжении наших долгих жизней мы снова и снова восставали из мертвых, но наши создатели редко вмешивались — лишь в случаях, когда надо было спасти нас от боли или бесчестия. Ты можешь быть уверена: сочинители этого оракула не позволят нам исчезнуть, пока они не используют нас на полную катушку, но я не стал бы надеяться, что нас уберегут от всякого вреда.

— А, кстати, какая от нас польза? — спрашивает она. — Зачем ангелам нужна карта будущего Лондона?

— Французы верили в то, что падение Парижа приведет к гибели всей цивилизации, — напоминает ей собеседник. — Пожалуй, судьба Лондона является мерилом другой фазы судьбы цивилизации.

— Но почему это волнует ангелов? Ведь падение Трои и Рима не заботили их.

— Вероятно, заботили. В войнах людей есть нечто, вызывающее их пристальный интерес. Трудно поверить, что у них может быть интерес к оружию как таковому или разрушениям, но их внимание, пожалуй, приковано к росту разрушительных способностей.

Мандорла кивает призрачной головой, соглашаясь с этим суждением. Она не сомневается: их занесло сюда не без причины. И причина может быть связана с новой фазой войны, но, несмотря на видимое повреждение зданий, сама жизнь в городе кажется вполне мирной. Светлеющее небо выглядит чистым. Было бы интересно, думает она, спуститься и исследовать многочисленные комнаты коридоры, дабы увидеть, как живут люди. Она продолжает изучать движение на улицах. Хотя время течет по-обычному, автомобили движутся чересчур быстро, как Темза, когда она смотрела на воду с Вестминстер-бридж.

Некий импульс заставляет ее переместить взгляд. Зоркие глаза выхватывают крошечную красную вспышку в восточной стороне неба. Она указывает Глиняному Монстру на нее.

— Самолет? — неуверенно спрашивает она.

Он качает головой, частично, отрицая, частично, озадачившись. Красный свет уже удалился, но что-то, похоже, происходит.

Внизу начинают завывать сирены — но иначе, не так, как тогда, на Хаймаркет. Огни один за другим гаснут, но улицы не стемнеют. Колонны машин редеют, но никто не отправляется в убежище. Город не пытается спрятаться. Мандорла не знает, связано ли это с незначительной опасностью или с тем, что поблизости просто нет убежищ.

Небо озаряется неким подобием артиллерийских огней, но невозможно увидеть ни орудий, ни их целей. Мандорла уверена, что она и Глиняный Монстр — лишь двое из тысяч — или даже десятков тысяч — наблюдателей, кто пытается выяснить истинную природу конфликта. Встревоженные взгляды, должно быть, прикованы к окнам по всему городу, наблюдая отдаленные вспышки в темноте, подобные китайскому фейерверку. Сейчас невозможно судить, как проходит сражение. А жизнь в городе тем временем идет своим чередом, не замирая.

Отдаленный фейерверки приближается, хотя и медленно. Мандорле кажется, будто в темном небе вспыхнули новые звезды, но это, конечно, обманчивое впечатление.

Когда поле битвы расширяется, вспышки становятся еще более беспорядочными. Мандорла не видит ничего, что указывало бы на цели обстрела, но они, конечно же, не заканчивают обстрел. Она с любопытством ждет, когда начнут падать первые бомбы. Не то чтобы она жаждала увидеть, как будет разрушаться город, но желает знать, что произойдет значительного. Она уверена, что ей и ее фантомному спутнику нечего бояться.

Без всякого предупреждения все небо вдруг взрывается.

Ослепительный свет, ярче солнечного в тысячу раз, пожирает темноту.

Мандорла знает, что, будь она созданием из плоти и крови, ослепительная вспышка расплавила бы ей глаза, сварила заживо мозги, но она — призрак. Взрыв проходит сквозь нее, и она ощущает боль, но тело ее не разрывается на части. Мощный порыв ветра отбрасывает ее в сторону, посылает кувыркаться в потоке, но ей еще нельзя погибнуть и позволено остановиться, чтобы наблюдать дальше.