Карнавал разрушения

Может статься также, что мы, долгое время сокрушавшиеся о невозможности увидеть ангелов лицом к лицу, попросту недооценивали их затруднения. Воображение заставляло наших предков заблуждаться по поводу ангелов и богов, но ведь и ангелы, видимо, заблуждаются насчет нас. Так что все мосты, выстроенные между их и нашим родами очень хрупки. И вся информация, полученная в результате этих контактов, запутана, незавершена и непонятна. Вероятно, что лучших мостов не построить, но мы должны попытаться. Должны попытаться.

Огромный корабль прокладывают путь сквозь безмолвную пустоту, в пяти световых годах от Земли и еще в пяти — от первого возможного обитаемого мира. Сам корабль не будет опускаться на планету, даже если предположительно годится для жизни людей; он выпустит сотню мелких транспортных средств, которые принесут семена Земли на ее поверхность; наномеханические взрыватели и большие вездеходы, которые станут трудиться под куполообразными конструкциями, полными искусственных утроб; самозаменяющиеся установки из систем искусственного фотосинтеза для производства всех видов органических материалов; люди — двуногие, их тела оптимально приспособлены для этих физических условий.

Подобно миру, в котором Пелорус и Харкендер встретили Амикуса, этот тоже ярок и резок, кажется, что его поверхность светится, все выглядит неправдоподобно чистым, но здесь интенсивность фокуса представляется вполне уместной. Это артефакт, продукт человеческой инженерной мысли. Это действительное будущее, не такое, которое могло бы, гипотетически, лежать за пределами нейтральной полосы смерти.

Люди, создавшие великий корабль, не имеют ног, все четыре их конечности — руки, приспособленные для манипуляций. Такие люди никогда не могли и не стали бы спускаться в гравитационный колодец, а проживут всю жизнь в облегченном весе, обеспеченном вращением корабля. И жизнь их будет практически бесконечной. Подобно обитателям Аркадии святого сатира, они, однако, не обращают ни малейшего внимания на чужаков-пришельцев в своей среде. Пелорус знает, что в некотором смысле он и его спутник не существуют в реальности, но кажется самому себе обладающим не меньшим весом, чем прежде. Он не может совершать прыжки и парить, как делают это четверорукие члены команды. В мире, не приспособленном для ходьбы, он и Харкендер, однако, должны передвигаться.

Скорость корабля ограничена; даже свет должен путешествовать между звездами, и корабль должен лететь долго, хотя на борту корабля время течет медленнее, нежели в том мире, который он покинул. Даже в этом случае члены команды собираются посетить многие звездные системы и многие планетные скопления, прежде чем умрут, и только самые младшие среди них должны научиться искусству терпения, дабы привыкнуть к длительным промежуткам между событиями. Новости, которые достигают корабля с Земли, всегда устаревают, но не теряют своей свежести, их поток постоянен, правда, не хватает диалога, но жители Земной системы тоже бессмертны. Это означает, что они нестарятся и могут жить вечно, хотя могут умереть от насилия или по собственному выбору — так что растянутый во времени диалог все же возможен.

Исследование галактики займет десятки тысяч лет, но среди звездных жителей уже находятся такие, кто считает их всего лишь десятками тысяч лет, и кто уже размышляет над следующей ступенью Великого Плана. Большинство, однако, готовятся вначале разобраться с этим заданием, оставив планирование на будущее. Колонизация всех миров в галактике, докуда могут добраться люди, может занять сотни тысяч лет. И эти проекты могут стать проектами сотрудничества, затеянными вместе — или, наоборот, в виде соперничества — с мыслящими существами, выходцами из других звездных систем. Но эти существа конечно, приспособят свои физические параметры к условиям жизни в невесомости, как это сделали люди, и в результате все они встретятся, как братья, если не как отражения друг друга.

В этом мире есть своего рода оборотни, ибо на борту, кроме людей, присутствуют и иные существа, но Пелорус не может считать их существами своего вида. В отличие от него, они никогда не были настоящими волками, так что, сменив обличье, они просто утрачивают человеческий интеллект и самосознание. Подобно своим собратьям — но в отличие от Пелоруса — они сохранили сознательный контроль над феноменом боли и способны успокоить или вообще ликвидировать любые ее проявления усилием воли. Есть здесь и иные виды интеллекта: умы, включенные в нейтральную сеть, базирующуюся на силиконе, тела которой лишь частично органического происхождения. Эти вообще кажутся чуждыми Пелорусу, даже зловещими, несмотря на их уютную манеру общения с народом звезд. Им неведома боль.

Когда у них есть время приспособиться к новой среде, кое-кто приходит поговорить с ними. Как и они, он передвигается на тяжелых ногах, ибо и сам не полностью принадлежит этой обстановке, хотя является воплощением их мечты и амбиций. Разумеется, это Джейсон Стерлинг.

— Это реальное будущее, — говорит им Стерлинг. — Мы теперь мастера нашего существования. Вся плоть есть субъект человеческого доминирования; ни чума, ни холера нам не угрожают, даже никакая война не сможет уничтожить человеческую расу. Мы, наконец-то, родились по-настоящему, покинув материнскую утробу своей планеты. Никто не сумеет ограничить распространения нашей империи. Мы можем сделаться всем, чем пожелаем.

Пелорус знает, что, говоря такое, Стерлинг не игнорирует существование и власть ангелов. Он заявляет, что такова судьба человечества, если ангелы позволят этому произойти.

—  Это лучшее, что ты можешь сделать? — спрашивает его Харкендер с презрением. — Какова реальная разница между этим сном и Раем, созданным химерическим Амикусом? Что сделали твои наследники нового и замечательного? Они пресекли лишь некоторые из грозящих нам бед. Смерть неудобна — давайте покончим с ней! Болезни так неприятны — выбросим их вон! Боль так болезненна — откажемся испытывать ее! Подобно последователям святого сатира, вам бы все упростить! Это все тот же Рай, хотя и материальный. Разве то, что имеют твои насекомоподобные товарищи, лучше, чем приторно-сладкие плоды Аркадии?

— У нас есть неопределенность, — спокойно отвечает Стерлинг. — Есть миллиарды звезд и все миры, что вращаются вокруг звезд. Мы обладаем протеанской способность адаптироваться к чужим обстоятельствам, исследовать пределы роста и формы. У нас есть любопытство. У нас есть наука. У нас есть прогресс. У нас есть все. И нам этого достаточно.

— Это механическое воспроизведение, не более того, — заявляет Харкендер. — Человеческое прошлое, размазанное по большой карте, правда, актеры на галактической сцене закутаны в лучшие коконы против неожиданных неприятностей. С какой стати галактика, полная трусов или вселенная, полная трусов, лучше Рая, полного трусов?

— Ты весьма смело лепишь ярлык трусости, — замечает Стерлинг, но манера его по-прежнему остается умиротворенной. — Но что это доказывает, кроме того, что ты приучил себя к боли и страстно желаешь доказать свое превосходство над другими? Даже если бы это демонстрировало истинную силу ума и характера — в чем я сомневаюсь — чем это отличает тебя от обычного фокусника? Именно мои люди действительно нашли способ победить боль, а еще — разобраться с материей, пространством и временем… и честным путем.

— Это Рай, и ничего больше, — упрямо твердит Харкендер. — И, так как здесь Рай, это место бесполезно для людей. Для волка, может, и отыщется удовольствие на Небесах, если он не научился быть человеком, но этот ваш мир сделал все возможное, дабы избавить человечество от последних остатков волков, сохранившихся от предков.

— Без сомнения, ты достаточно высокомерен, чтобы считать, будто вправе рассуждать от имени всех волков, впрочем, как и людей, — говорит Стерлинг с улыбкой на устах. — Но рядом с тобой волк, который может смотреть на вещи иначе. Ты не смог бы жить в подобном мире. Пелорус? Разве у тебя недостаточно амбиций, чтобы помогать в его создании? Глиняный Монстр, уж точно, смог бы.