Мистические города

Тазер подходит ближе. Ростом он всего несколько футов, но мне кажется, что он размером с бульдозер. Моя рука с ножом трясется. Чем больше я стараюсь унять дрожь, тем она сильнее.

Я опускаюсь на колено и заношу нож над лежащей на животе собакой. Слежу глазами за Тазером. Кейс чуть заметно дергается, но сразу замирает, стоит дьявольскому псу один раз резко гавкнуть. Это касается только Тазера и меня, и он дает Кейсу это понять.

Ничего не происходит, ровным счетом ничего. Мы с Тазером смотрим друг на друга, и мне кажется, будто моя кожа пылает огненным жаром. Я хочу только одного — отвернуться, опустить голову, чтобы не видеть в его глазах презрения. Осуждения. Ненависти.

Но господи, если я отступлю сейчас, то я полное ничтожество. Еще меньше, чем ничтожество. Я отвечаю на взгляд ужасных собачьих глаз, и тут, сам собой, нож перестает дрожать в руке. Я достигаю новой высоты, вершины некой горы, и спокойная сила с другой стороны наполняет меня и прогоняет слабость.

Тазер глядит на меня своими собачьими глазами. Он мог бы меня убить. Мы оба знаем это. Но здесь происходит нечто совсем иное. Я не оспариваю его господство в группе. Я только хочу быть господином самому себе. Его сила высушивает, пронзает, прощупывает и испытывает меня. И вот, едва я готов к новой атаке, Тазер отходит. Мое сердце неистово бьется, до боли в груди. Я отставляю нож от собачьего горла.

Тазер разворачивается, идет к Кейсу. Молниеносно осознав, что надо делать, Кейс встает на колено и выставляет руку. Открывая пасть и пронзая клыком кожу Кейса, Тазер смотрит на меня. Кейс вскрикивает, одновременно и от боли, и от радости, а Тазер по-настоящему глубоко вспарывает его плоть. Мировой шрам выйдет. И не только шрам — еще и напоминание мне, да и Кейсу, об этой ночи. Я уверен в этом, как и во всем остальном.

Когда Тазер смотрит на меня, в его взгляде читается отвращение, как будто он смотрит на отбросы, а не на того, кто некогда был предан ему всем сердцем. Он отпускает Кейса и рысцой бежит на улицу. Кейс с ухмылкой ковыляет за ним, зажимая кровоточащую руку.

И я иду следом, на приличном расстоянии, оставляю ребенка на пороге одного из этих прекрасных домов, мимо которых лежит наш путь. Не имею ни малейшего представления, что будет, когда мы вернемся к остальным, какое место я смогу занять среди них теперь, после сегодняшней ночи. Стыд проникает мне под кожу, добирается до сердца, я не сопротивляюсь ему. Я обосрался, и мне придется заплатить, может даже собственной жизнью. Это решать Тазеру и остальным. Но если я останусь в живых, я стану самим собой в большей мере, чем когда-либо, и это чувство глубже любого шрама.

ДЭВИД ДЖ. ШВАРЦ

Сомнамбула

Пер. О. Александрова

Сомнамбула тормозит на перекрестке, на пересечении пригородных Айви-какая-то-там-лейн и Какой-то-там-крик-роуд. Фары освещают тишину двух часов ночи. Она наклоняется, чтобы открыть дверцу со стороны пассажирского сиденья, и ее муж в обличье серой белки запрыгивает внутрь. Он отсутствовал двенадцать дней, поскольку попал в двойную ловушку: находясь в коме, пересекал астральное пространство и обработанные химией лужайки. И вот сегодня, рано утром, его человеческое тело умерло. Сомнамбула горько плакала, пока не уснула; на лице высыхали соленые дорожки.

Она закрывает дверцу и садится на место. Муж-белка скачет к ней, хвост выгнут дугой и тянется за ним, словно эхо. Муж-белка взбирается по рукаву ее пижамы с медвежатами и устраивается у нее на плече.

Сомнамбула — когда она не спит, ее зовут Джуди — замужем уже десять лет. Ее муж называет себя торговцем, и это, возможно, самое точное определение того, чем он занимается, но его называют и по-другому: магом, колдуном, демоном. В рамках его профессии эти термины не имеют особого значения. Он торгует властью — вот в это Джуди всегда хоть как-то верила.

«Больница», — говорит муж-белка.

По крайней мере, она слышит голос, а белка — всего лишь его источник. Сомнамбула поворачивает в сторону автострады.

Джуди верит, что ее муж — когда она не спит, его зовут Дональд — очень милый, но скучный человек, который компенсирует это, беря ее с собой в путешествия по всему миру. Она ничего не знает о том, какую роль играет в его работе, о том, как он относится к ней. Она не знает, что он не умер и только она может его спасти.

Когда они познакомились, у Джуди была работа, на которой она имела дело с телефоном, а руки были без надобности. Разница в возрасте поначалу слегка ее беспокоила: ей было за двадцать, а Дональду — за сорок. Но она была очарована тем, что он более-менее разбирался в бейсболе и знал волшебные сказки, и обезоружена его искренним интересом к ней. Его абсолютно не волновало то, что она ходит во сне; он даже не заикался на эту тему, хотя какое-то время лунатизм ее прогрессировал.

Джуди переживала из-за того, что у него так мало друзей, но очень скоро сама попала в его маленький мир. Сестра ее не одобряла. «Похоже, ты потихоньку начинаешь в него превращаться», — сказала она во время их последней беседы.

Джуди не собиралась увольняться после замужества, но у него были деньги, и он хотел, чтобы она с ним путешествовала. Они ездили в Марокко, и в Таиланд, и в Португалию, и в Эквадор, и в Патагонию. И самые мучительные сны у нее были, когда она путешествовала. Ей снилось, что она сидит верхом на лошади о восьми ногах, держа в руках огненное копье; что она откапывает кости из-под полов старинных соборов; что она карабкается по внутренним стенам крепостей, разрушенных и отданных на растерзание туристам, и достает амулеты, спрятанные между незакрепленными кирпичами. Иногда она убивала какие-то безликие существа, которые ползли навстречу ветру или летели, оседлав песчаные буруны. Она просыпалась на шелковых простынях, чувствуя себя абсолютно разбитой, с мозолями на руках. У нее никогда не было необходимости подстригать ногти.

Доктора были бессильны диагностировать ее заболевание. Дома она целыми днями не вставала с постели, и Дональд то и дело поднимался наверх из своего подвального офиса, чтобы вкусно накормить ее нежным тунцом, спагетти с клейкими ломтиками моцареллы, макаронами с тертым сыром. Он так беспокоился за нее.

И пока она ела, он рассказывал ей истории, где враги превращали героя в зверя и разлучали его с возлюбленной. И чтобы вернуться, ему необходимо было пройти через царства враждующих чудовищ, перебраться через горы и реки. А возлюбленная никогда не снимала бриллиантовой подвески, которую дал ей герой. Она носила бриллиант у сердца. (Дональд никогда не дарил Джуди подобных подвесок, хотя ей очень хотелось.) И в историях этих непременно фигурировали лестницы, по которым никто никогда не поднимался. А в конце герой и его возлюбленная жили долго и счастливо и умирали в один день.

Истории были чистой правдой, за исключением конца. Рассказывая их, Дональд даже иногда ронял скупую слезу. И Джуди верила, что слезы вызваны тем, что рассказ так сильно его захватил, и это заставляло ее любить его еще больше и одновременно ставило в тупик.

Джуди водит машину гораздо лучше, когда спит. И вообще она много чего делает гораздо лучше, когда спит: говорит на урду, играет на арфе, занимается кравмага.Она перемещается по лежащему за лобными долями священному пространству, где говорит на языке зверей, и забирается на небеса, чтобы выпить с богами. Иногда она ощущает себя ходячим клинком; во время полетов все ее тело поет, как камертон, так что даже зубы стучат.

Муж-белка, торговец, объясняет ей, где он только что был. Его бизнес — это торговля обрывками жизни и властью. Обмен происходит в астральном пространстве: души покупаются, сияние продается. Он предлагает на продажу идолов, находящихся на пороге смерти, жертвенные шкуры с еле заметными следами крови, и конкуренты слишком сильно боятся Смерти, чтобы отвергнуть все это. Они расплачиваются тайнами и картами — вещами, из которых они не надеются извлечь выгоду на своем веку. Торговец использует полученную информацию, чтобы найти сокрытые источники власти. Вместе со спящей Джуди — его помощницей и наемной убийцей — он берет столько, сколько может, а остаток продает втридорога. Все его ненавидят.