Маска Ктулху

Я без возражений отправился с ними в Аркхем, древний городок под острыми двускатными крышами, где почувствовал себя необъяснимо легко и совершенно не боялся того, что мне грозило. Шериф был настроен дружелюбно: у меня не было ни малейших сомнений, что на этот шаг его вынудили мои соседи. Теперь, когда я сидел напротив него в участке, он готов был извиниться за доставленное беспокойство. Стенографист приготовился записывать мои ответы.

Шериф начал с вопроса, почему меня не было дома позавчера ночью.

— Мне об этом ничего не известно, — ответил я.

— Но вы же не можете выходить из дому и не знать об этом.

— Если хожу во сне, то могу.

— А вы страдаете сомнамбулизмом?

— Не страдал, пока сюда не приехал. А теперь — просто не знаю.

Он продолжал задавать с виду бессмысленные вопросы, постоянно уходя в сторону от главной цели своего задания. Но в разговоре она постепенно выплыла. Ночью на пастбище видели человеческую фигуру — она вела стаю каких-то животных на пасшееся стадо. Весь скот, кроме пары коров, был буквально разорван на куски. Стадо принадлежало молодому Серено Мору; именно он выдвинул против меня обвинение; его к этому действию подстрекал Бад Перкинс, еще более настойчивый.

Теперь, когда обвинение прозвучало, выглядело оно просто смешным. Сам шериф, очевидно, тоже это чувствовал, ибо стал еще более предупредителен. Я едва сдерживал хохот. Какой мотив мог быть у меня для столь безумного поступка? И каких таких «животных» я мог вести на пастбище? У меня никаких животных нет и в помине — ни кошки, ни собаки.

Тем не менее шериф вежливо стоял на своем. Как у меня на руке появились эти царапины?

Я, кажется, сам впервые в жизни их увидел и стал задумчиво их рассматривать.

Я что — собирал ягоды?

Да, я ему так и ответил. Но прибавил, что совершенно не помню, поцарапался ли при этом.

Шериф вздохнул с облегчением. Он сообщил, что место нападения на скот было с одной стороны обнесено живой изгородью из кустов ежевики; это совпадение с моими царапинами бросалось в глаза, и он не мог его игнорировать. Казалось, однако, что он вполне удовлетворился моими ответами: скрывать мне явно было нечего — и стал более разговорчивым. Так я узнал, что как-то раз похожее обвинение выдвигали против Сета Бишопа, но, как и сейчас, доказать ничего не удалось: обыскали весь дом, и к тому же нападение на скот было столь немотивированным, что на основе одних лишь темных подозрений соседей привлечь к суду никого не смогли.

Я заверил его, что совершенно не против того, чтобы мой дом тоже обыскали. Шериф при этом ухмыльнулся и вполне дружелюбно сказал, что это уже сделано: пока я находился в его обществе, дом обшарили от чердака до погреба и ничего не нашли, как и тогда.

И все же, когда я вернулся к себе в долину, мне стало тягостно и беспокойно. Я пытался не заснуть и посмотреть, как будут ночью развиваться события, но не удалось. Уснул я крепко — и не в своей спальне, а в кладовой, где размышлял над странной и ужасной книгой, написанной рукою Сета Бишопа.

В ту ночь мне опять снился сон — впервые после первого моего сна в этом доме.

Мне снова явилось громадное бесформенное существо, поднявшееся из затопленного провала в пещере под домом. На сей раз оно не было туманной эманацией — оно стало поразительно, жутко реальным: его плоть казалась высеченной из древней скалы. Эта огромная гора материи венчалась головой без шеи. От нижнего края головы отходили гигантские щупальца, которые извивались и разворачивались, вытягиваясь на невообразимую длину. Все это поднималось из воды, а вокруг плавали Глубинные, содрогаясь в экстазе обожания и раболепия; и вновь, как и прежде, звучала зловеще прекрасная музыка, и тысяча нечеловеческих глоток хрипло пела в восторге преклонения:

— Йа! Йа! Ктулху фхтагн!

И вновь под домом, во внутренностях земли зазвучали раскаты гигантского топота…

Тут я проснулся и, к собственному ужасу, действительно услыхал эти шаги под землей — и ощутил, как содрогается дом и вся долина, а вдалеке, в глубинах под моим домом, затихает неописуемая музыка. Охваченный смертельным страхом, я вскочил и выбежал наружу, слепо пытаясь спастись, — и столкнулся с еще одной опасностью.

Передо мной стоял Бад Перкинс, и в грудь мне было нацелено его ружье.

— Ну и куда это вы собрались? — осведомился он.

Я остановился, не зная, что сказать. Дом за моей спиной молчал.

— Никуда, — наконец вымолвил я. Затем любопытство победило нелюбовь к соседу, и я спросил: — Ты что-нибудь слышал, Бад?

— Мы все это слышим каждую ночь. Теперь мы сами охраняем наш скот. И вам лучше это знать. Мы не хотим стрелять, но если придется — будем.

— Это не я сделал, — сказал я.

— Больше некому, — кратко ответил он.

Я просто физически чувствовал его враждебность.

— Так было, когда здесь жил Сет Бишоп. Мы не уверены, что его и теперь здесь нет.

При этих его словах я ощутил, как на меня наваливается страшный холод, и в эту минуту дом у меня за спиной — со всеми его затаившимися кошмарами — показался более дружелюбным, чем эта тьма снаружи, где Бад и его соседи стоят на страже с оружием таким же смертоносным, как и то, что я мог найти в черных стенах. И Сет Бишоп, возможно, столкнулся с этой ненавистью: быть может, мебель так и не внесли в дом, оставив на веранде как защиту от соседских пуль.

Я повернулся и пошел обратно в дом, не произнеся больше ни слова.

Внутри все уже было тихо. Нигде не раздавалось ни звука. Я и вначале счел необычным, что в брошенном жилище не оказалось ни следа мышей или крыс, — мне известно, как быстро эти маленькие создания занимают дома. Теперь я бы только обрадовался шороху их лапок или глоданью. Но не было ничего — лишь смертельная, грозная неподвижность, будто сам дом знал, что окружен кольцом мрачных решительных людей, вооруженных против ужаса, который они сами не могли осознать.

Было очень поздно, когда я наконец уснул.

4

Все эти недели мое ощущение времени оставалось не вполне ясным, как я уже упоминал. Если память меня не подводит, после той ночи наступило почти месячное затишье. Я обнаружил, что охрану от моего дома постепенно убрали, только Бад Перкинс продолжал угрюмо караулить меня каждую ночь.

Должно быть, спустя недель пять я проснулся как-то ночью в проходе под домом: я шел к погребу, прочь от зияющей пропасти в дальнем конце пещеры. Разбудил меня непривычный звук — точнее, вопль ужаса, который мог принадлежать только человеку. Кто-то жутко кричал далеко позади. Я слушал этот голос в холодном ужасе и каком-то летаргическом оцепенении: кошмарный визг и вой звучали то тише, то громче и в конце концов резко и ужасно прекратились. Я долго еще стоял на том же месте, не смея двинуться ни вперед, ни назад и ожидая, что крик сейчас возобновится. Но все было тихо, и я наконец пробрался к себе в комнату и в изнеможении рухнул на кровать.

Наутро я проснулся с нехорошим предчувствием.

Ближе к полудню все и началось. Хмурая толпа мужчин и женщин, просто исходивших ненавистью, — и все вооружены. К счастью, их сдерживал помощник шерифа, и шествие сохраняло видимость порядка. У них не было ордера на обыск, но они требовали позволить им обыскать дом. Я видел, как они настроены; было бы глупо стоять у них на пути. Я не делал никаких попыток к сопротивлению — лишь вышел наружу и распахнул перед ними двери. Они ринулись в дом, и я слышал, как они переходят из комнаты в комнату, внизу и наверху, передвигают мебель и что-то расшвыривают. Я не протестовал: меня охраняли трое рослых мужчин, одним из которых был лавочник Обед Марш.

Именно к нему я и обратился в конце концов с вопросом, стараясь говорить как можно спокойнее:

— Могу я узнать, что все это означает?

— Будто не знаете? — презрительно спросил он.

— Нет.

— Ночью пропал сын Джереда Мора — один возвращался домой со школьного вечера. А дорога здесь близко…