Цвет убегающей собаки

Снова прекрасный день. Солнце, вышедшее из-за морского горизонта, покачивалось над крышами. Приятно пить кофе на веранде, прислушиваясь к суете рынка прямо подо мной. Я принял душ, оделся и сразу взялся за работу, зная, что в противном случае можно проболтаться весь день в нетерпеливом ожидании вечера и всего того, что он, вполне вероятно, принесет.

А так часы бегут легко и незаметно. Перед обедом я на всякий случай позвонил Евгении. Если что-нибудь пойдет не так, пусть хоть один человек знает о назначенном мне свидании. Евгения оказалась дома, и мы условились встретиться на улице Грасиа. На улице Лаэтана я поймал такси и направился туда.

Мы уселись за столик, заказали по тарелке горячего овощного супа, я бегло рассказал Евгении о том, как протекала моя жизнь после выписки из больницы, после чего извлек из кармана открытку.

— Ты уверен, что тебе это надо? — спросила Евгения.

— Да, конечно.

— Ясно, — кивнула она. — Хочешь, я пойду вместе с тобой? Просто чтобы убедиться, все ли в порядке. Мозолить глаза не буду, где-нибудь в тени, шагах в двадцати, пристроюсь.

— Э-э… Да нет, спасибо, не стоит, пожалуй. Завтра позвоню подтвердить, что я жив.

— Видишь ли, ты вовсе не обязан идти туда. В конце концов, пусть все развивается своим чередом.

Я промолчал. С той минуты, как вернулся в начале августа в Барселону, я ждал некоего послания, знака. И вот получаю таинственную бандероль, в ней приглашение (я уже убедил себя в том, что это именно приглашение), так как же я могу его отклонить?

— Между прочим, — убедившись, что отказаться от принятого решения меня не заставишь, Евгения переменила тему разговора, — почему ты даже не позвонил мне из больницы, не сказал, что с тобой стряслось? Ведь ты там целых две недели провалялся. Я несколько раз пыталась с тобой связаться. Думала, ты опять исчез, боялась даже, что умер, с твоим-то образом жизни. Ты должен был позвонить мне. Друзья так не поступают.

— В чем виноват, в том виноват. Извини. Но мне требовалось побыть одному, совершенно одному. Чтобы никто не смущал своими мнениями или взглядами. Одному среди больных, среди умирающих. Это был важный урок для меня. Даже больше — едва ли не дар, привилегия, возможность заглянуть в темные уголки человеческой души. Самая первая ночь в больнице. Знаешь, я ведь умирал, был уверен, что умираю. И мне надо было время, чтобы обо всем поразмыслить.

Евгения переменила позу и улыбнулась.

— Ладно, Лукас, все понятно. Кажется, понятно. Ты прощен.

Закончив обед чашкой кофе, мы вышли из ресторана. Уже смеркалось, похолодало. На улицах было полно народу, люди покупали рождественские подарки, повсюду царило приподнятое настроение, но я был далек от этой праздничной суматохи. Даже от Евгении я был далек. Ощущение тепла и интимной близости, с которым я проснулся сегодня утром, не отпускало меня весь день, хотя подробности сладостного сновидения сейчас я бы вспомнить уже не смог. Я знал, что, как бы все ни обернулось, идти на свидание должен. Иначе всю жизнь буду жалеть, что пропустил его.

Я пошел домой и прилег отдохнуть. Лежал долго, слушая музыку и пытаясь свести отрывки ускользающих воспоминаний в цельную картину.

На веранде послышалось какое-то шевеление. Может, кошка. И мгновенно что-то отозвалось внутри меня — такое же шевеление… Цель, которая до тех пор оставалась настолько неопределенной, что я не способен был распознать ее, вдруг предстала во всей своей четкости. Мне подумалось, что это стихотворение. Стихов я не писал уже целый год. Барабаня пальцами по столу, я сел за свою старенькую «Оливетти». А может, вовсе не стихотворение. Или, если все же стихотворение, то, может, улетело оно с прощальным возгласом в тот же хаос, из которого возникло.

Я принялся медленно выстукивать что-то на клавиатуре указательным и средним пальцами. Долго сидел я, глядя на лист бумаги, на две строки в самом его верху — медленное, как улитка, начало повествования.

Чуть позже десяти я открыл серо-серебристый ящичек, вытащил миртовую шоколадку, снял обертку и отправил в рот. После чего направился на площадь Каталуния, оттуда — в Пассеиг де Грасиа. Дом Гауди был отсюда всего в десяти минутах ходьбы, времени у меня оставалось предостаточно, и я зашел в кафе Торино выпить чашку кофе. В кафе было полно народу, плавали клубы сигаретного дыма. Я кое-как пристроился у стойки, среди других посетителей. Ушел, когда часы показывали без десяти одиннадцать.

По мере приближения к дому Гауди я все больше нервничал. Остановился у торца здания, откуда хорошо просматривались соседние улицы.

Кто-то притронулся к моему плечу. Я обернулся — ангел из церкви Санта-Мария дель Мар. Девушка приветливо улыбнулась и знаком предложила следовать за ней. Я открыл было рот, чтобы спросить, куда мы идем, но вспомнил, что она лишена дара речи.

Мы шагали молча. Свернули с улицы Провенса и вошли в какой-то дом. По адресу на визитке я помнил, что здесь живет барон. Из холла мы свернули в темный коридор, ведущий куда-то за лестничный проем. Девушка извлекла из рюкзака за спиной огромный ключ и отперла тяжелую деревянную дверь, ведущую на крохотный дворик, откуда поднималась спиральная каменная лестница. По ней мы двинулись наверх и, дойдя до площадки третьего, по-видимому, этажа, перешли еще в один дворик, откуда открывался вид на более высокие жилые дома. На террасе, обнесенной перилами и сплошь увитой поверху виноградной лозой, были расставлены кадки с цветами. Судя по виду, частное владение. У стены составлены шезлонги — наверное, их используют зимой. Ставни закрыты, весь дом погружен в темноту. С двух сторон от нас поднимались дома еще на три этажа вверх. Напротив, сквозь разрыв между ними, можно было видеть светящееся название гостиницы и огни Монтуича. Совсем рядом с террасой простиралось, подобно утесу из песчаника, западное крыло дома.

Моя спутница сбросила со спины рюкзак, дернула за молнию и извлекла уже знакомые мне морскую кошку и черную нейлоновую веревку изрядной длины. Я вдруг почувствовал, что потею и задыхаюсь. Но что бы ни предстояло, пути назад нет. Придя сюда, я уже сделал свой выбор.

Девушка пристально наблюдала за мной, не сводя своих огромных темных глаз — глаз какого-то ночного существа. Здесь, на крыше, она была в своей стихии. В стихии полета. Затем, ловко развернувшись, она забросила кошку высоко в воздух, целясь в сторону верхнего парапета дома. Секунду или две спустя сильно дернула за веревку. Я взглянул вверх и увидел, как кошка стремительно летит вниз. Мгновение — и она с грохотом упала на террасу в нескольких шагах от нас. Мы немного постояли в темноте, ожидая, что вдруг кто-то выглянет из ярко освещенных окон, выходящих прямо на террасу. Но все было тихо. Тогда девушка подняла снаряд, разлегшийся на полу подобно гигантскому насекомому, и пожала плечами.

Отступив на сей раз немного подальше, она вновь раскрутила кошку — раз, другой, третий — и забросила ее наверх. Вновь послышался глухой стук, а затем пронзительный скрежет — это якоря кошки впились в каменную кладку парапета. После непродолжительной паузы девушка взяла меня за правую руку, решительно прижала ее к веревке и кивнула в сторону крыши. Я проследил за ее устремленным вверх взглядом и не заметил, как ангел исчез. Растворился в тени.

Придется действовать в одиночку.

Долго стоял я на террасе, где на полу кольцами вился свободный конец веревки, и смотрел в раскинувшееся наверху ночное небо. Я и понятия не имел, что ждет меня впереди, только одно ясно — надо подниматься по этому канату. Но отсутствие определенности и даже понимания больше меня не страшило.

Собравшись с силами, я взялся за веревку обеими руками и начал медленно подтягиваться. За ладонями последовали ноги… Я нашел ритм — подтягиваюсь на руках, затем цепляюсь ногами. Подъем шел неспешно, я старался по возможности не задыхаться. Добравшись до первого ряда окон, ощутил в груди острую боль и остановился. Света внутри не было. Его и не должно быть ночью, это ведь административное здание банка. Беспокоило меня скорее то, что кто-нибудь заметит меня из окон дома напротив и позвонит в полицию. И тем не менее я медленно и упорно продолжал делать свое дело и в конце концов добрался до верхнего этажа. Здесь архитектура здания приобретала несколько иной облик — вперед выдавалась каменная кладка чердака с маленьким окном. Я посмотрел вниз. Между мною и террасой простиралась бездна, увеличенная в размерах кромешной тьмой, в которой мне приходилось передвигаться. До цели оставалось всего три-четыре метра. Если кошка выскочит из паза, то в момент наибольшего приближения к финишу я окажусь дальше всего от террасы. Все это время угол моего подъема не менялся, но по мере приближения к цели ситуация становилась опаснее, ибо веревка была натянута под тупым углом. По груди и спине лил пот, кожа на ладонях нестерпимо горела, мышцы на руках болели, дыхание сбилось. И все же я упрямо продвигался вперед, пока наконец не проступили очертания парапета и защищающей его решетки, что окружала по периметру волнообразную поверхность крыши. Оставалось совсем немного. Подтянувшись в последний раз, я уцепился одной рукой, затем другой за парапет, перевалился на край, перелез через решетку и кулем свалился на крышу. Именно тогда в старом городе зазвонили соборные колокола. Полночь.