Ведьмы с Восточного побережья

Ингрид пригладила аккуратный пучок на затылке и придвинула пустую тележку к стене. Направляясь обратно в свой кабинет, расположенный в задней части здания, она заметила Блейка Аланда. Он как раз просматривал новые журналы. Блейк был тем самым успешным застройщиком, который предложил в первую очередь продать библиотеку на весьма выгодных для Нортгемптона условиях, если, конечно, городок решится выставить ее на рынок. Месяц назад он привез к ним различные чертежи, принадлежащие его фирме, и Ингрид поручили деликатную миссию сообщить Аланду, что документы не обладают эстетической ценностью для хранения их в библиотечном архиве. На ее отказ принять бумаги Блейк отреагировал вполне милостиво. Но вдобавок Ингрид не приняла его приглашение на совместный ужин, что он воспринял с явным неудовольствием, и продолжал настаивать, пока она, наконец, не согласилась. На прошлой неделе они уже провели вместе вечер, и это было просто ужасно. Ингрид все время приходилось сбрасывать его руку со своего бедра, поскольку она сидела рядом с ним на переднем сиденье автомобиля. В итоге настроение у нее совершенно испортилось. Собственно, именно благодаря Блейку она и обрела гнусное прозвище «фригидная Ингрид». Как жаль, что этот, в общем-то, неглупый тип повел себя настолько отвратительно!

Ингрид поспешила прочь, пока Блейк ее не заметил. У нее не было ни малейшего желания снова с ним сражаться, сбрасывая с себя его руки, впивавшиеся в ее кожу, как щупальца. Господи, как же повезло Фрейе, что она познакомилась с Браном! Впрочем, Ингрид давно знала, что когда-нибудь младшая сестра обязательно с ним встретится: она еще пару веков назад прочла это по линии жизни Фрейи.

А самой Ингрид пока еще ни разу не довелось испытать к кому-либо подобных чувств. И потом, вряд ли любовь способна решить ее проблемы, думала она, поглаживая спрятанную в кармане пачку писем, которую всегда носила с собой.

В своем кабинете она первым делом проверила, как поживает очередная «синька». Все обстояло отлично — помятости расправились. Теперь надо положить чертеж под пресс и приниматься за отпаривание следующего. Ингрид сделала пометку на каталожной карточке, вписав туда имя архитектора и название проекта — то был некий экспериментальный музей, так никогда и не построенный.

Вернувшись в библиотечный отдел, она услышала, что из-за соседнего стола доносится подозрительное шмыганье носом. Табита! Ингрид пригляделась и заметила, что подруга украдкой вытирает слезы и прячет свой мобильник.

— Что случилось? — спросила Ингрид, хотя можно было и не задавать вопрос. Только одной вещи Табите хотелось больше всего на свете. Это было для нее намного важнее, чем, например, заставить легкомысленную Джуди Блум хоть раз заглянуть в библиотеку.

— Я не беременна!

— Ох, Таб! — вздохнула Ингрид и, подойдя ближе, обняла подругу. — Мне очень жаль… — В последние недели Табита пребывала в чрезвычайно приподнятом настроении, решившись на очередную процедуру зачатия «в пробирке». Она испытывала маниакальную уверенность в том, что теперь все получится. Ведь это была ее последняя попытка. — Можно ведь еще попробовать? Что-нибудь наверняка должно помочь.

— Нет. Мы больше не можем себе этого позволить. Мы и так уже по уши в долгах. Значит, так тому и быть. И у нас никогда не будет детей.

— А как обстоят дела с процедурой усыновления?

Табита вытерла глаза.

— Из-за инвалидности Чеда нас уже обошли. Конец. Но, если честно — прости, я понимаю, что мои слова звучат эгоистично, — но неужели так плохо хотеть своего собственного ребенка? Только одного?

Ингрид являлась свидетельницей всех мытарств Чеда и Табиты. Она знала и о мерзких индюках из центра искусственного оплодотворения, и о гормональных таблетках, и о «коктейле плодородия». Именно она помогала Табите делать уколы и в назначенный час втыкала в левое бедро подруги огромный шприц с толстой иглой, словно предназначенной для лошади. В общем, Ингрид было хорошо известно, как сильно эта пара хочет ребенка. У Табиты на рабочем столе стояла их с Чедом фотография, сделанная во время медового месяца, проведенного в Коне. На снимке они выглядели такими глупыми и счастливыми в своих гавайских рубашках. От молодоженов просто веяло свободой. Они поженились пятнадцать лет назад.

— Неужели это мне на роду написано? — всхлипывала Табита.

— Не говори так! Не может быть!

— Почему? Ведь до сих пор все было бесполезно, — вздохнула Табита. — Нет, пора мне перестать надеяться.

Ингрид еще раз крепко обняла подругу и быстро вышла из кабинета. Щеки ее пылали, сердце бешено билось. Ведь она-то понимала, что слова Табиты не соответствуют истине. Ибо на свете есть человек, который мог бы ей помочь полностью изменить ее жизнь. Этот человек совсем рядом с Таб, гораздо ближе, чем она думает… Нет, мои руки связаны, твердо сказала себе Ингрид. Я ничего не могу для нее сделать. Во всяком случае — если не хочу нарушить путы проклятого Запрета. Если не хочу подвергнуть себя и остальных страшной опасности.

Через некоторое время она вернулась на свое рабочее место — обычная библиотекарша из маленького городка, погруженная в будничные заботы. Но свитер ее еще был мокрым от слез подруги. Раньше Ингрид никогда открыто не бунтовала против Запрета, наложенного на них, и не возражала против того, как складывается жизнь. Ну что ж, решила она, все когда-нибудь бывает в первый раз!

Глава третья

ДОМАШНИЕ УВЛЕЧЕНИЯ

Старые дома каким-то образом проникают своим хозяевам прямо в душу — уж в этом-то Джоанна Бошан не сомневалась. С каждым годом твое жилище становится тебе все ближе. Наконец, родное гнездо появляется на страницах твоего дневника, и ты, вопреки разуму и логике, тщетно пытаешься отыскать вечно ускользающий идеал. Усадьбу семейства Бошан — здание весьма достойное — перестраивали в соответствии с модой несколько десятков раз. Величественный особняк колониального стиля с живописными фронтонами и двускатной крышей, возведенный в старой части города в конце 1740-х годов, возвышался неподалеку от пляжа. Хозяева часто устраивали здесь переделки — рушили перекрытия, перемещали кухонные помещения, перераспределяли спальные комнаты. Дом пережил немало испытаний временем и погодой, и среди его потрескавшихся стен звучало эхо бесчисленных воспоминаний. Массивный кирпичный камин в гостиной много зим подряд согревал всю семью. Изрядно запятнанные мраморные столешницы на кухне свидетельствовали о том, что в течение вереницы десятилетий здесь готовили обильные и вкусные трапезы. Полы перестилали не один раз — они были то дубовые, то из известкового туфа, затем снова деревянные, но уже из сияющей красноватыми бликами вишни. Собственно, из-за бесконечных ремонтов такие старые здания и называют «денежной ямой», «белым слоном» или «чистым безумием».

Джоанна обожала приводить особняк в порядок, руководствуясь, естественно, собственным вкусом и разумением. Она вообще полагала, что обновление дома — это некая непрерывная эволюция, которая никогда не заканчивается. И она предпочитала все делать сама. Скажем, целую неделю Джоанна посвящала тому, что собственноручно перекладывала в гостевой ванной комнате плитку и заливала цементом щели в полу. А теперь она энергично взялась за гостиную. Окунув валик в алюминиевый тазик с краской, Джоанна подумала: девочки, конечно, снова будут смеяться. Они часто подшучивали над ее привычкой несколько раз в году менять цвет стен, повинуясь внезапной прихоти. Например, целый месяц гостиная могла просуществовать со стенами цвета темного бургундского, но вскоре этот насыщенный оттенок сменялся спокойным голубым колером. Джоанна объясняла дочерям, что жизнь в статичной обстановке, где ничто никогда не меняется, действует на нее удушающе, и поэтому смена интерьера для нее более важна, чем покупка новой одежды. Уже наступило лето, что означало — пришло время сделать гостиную солнечно-желтой.

В тот день Джоанна была в домашнем наряде: клетчатая ковбойка, старые джинсы, пластиковые перчатки и зеленые кеды. Волосы она повязала красной банданой. Смешно, до чего же они седые. Хоть она постоянно их красила, по утрам все возвращалось на круги своя. Она просыпалась с белоснежными волосами, сияющими, как начищенное серебро. Джоанна, как и ее дочери, не была ни старой, ни молодой. Физический облик женщин соответствовал особенностям и задаткам каждой. В зависимости от ситуации Фрейя могла выглядеть и шестнадцатилетней, и двадцатитрехлетней, но всегда имела внешность девушки, щеки которой впервые вспыхнули от великой Любви. Тогда как Ингрид, хранительница Очага, выглядела на двадцать семь — тридцать пять, да и вела себя соответствующе. И поскольку мудрость приходит с опытом — даже если в душе Джоанна порой чувствовала себя юной школьницей, — ее облик был типичным для хорошо сохранившейся женщины лет шестидесяти.