Роковая монахиня

Прошло время, и однажды, когда Аурелия одиноко сидела в своей комнате, за окном поднялся какой-то шум. В комнату вбежала горничная и сообщила, что по улице везут из N сына палача, которого за убийство и грабеж там заклеймили и направили в тюрьму, но он на этапе сбежал. Охваченная недобрым предчувствием, Аурелия бросилась к окну: она не обманулась — это был незнакомец; его, прикованного к тюремной повозке и окруженного стражей, как раз провозили мимо. Аурелия почти без чувств упала в кресло, когда заметила устремленный на нее звериный взгляд незнакомца и увидела его угрожающе поднятый кулак.

Баронесса по-прежнему часто бывала вне дома. Однако Аурелию она никогда не брала с собой. И та проводила время в грустных размышлениях о своей судьбе, о тех неожиданных опасностях, которые могут ее подстерегать. От горничной, которая, кстати говоря, появилась в доме уже после известного ночного происшествия и которой, конечно, рассказали о том, что баронесса находилась в близких отношениях с тем преступником, Аурелия узнала: в столичных кругах весьма сочувствовали госпоже баронессе из-за того, что она таким коварным образом была обманута этим проходимцем. Однако Аурелия знала, что дело обстояло совсем иначе; невозможно было представить, что по крайней мере полицейские, которые схватили этого человека в доме баронессы, не догадались о ее близком знакомстве с сыном палача, коль она назвала его имя и указала на примету преступника — клеймо на спине. К тому же и горничная иногда высказывалась довольно двусмысленно, будто по городу ходят слухи о том, что судебные власти намереваются провести тщательное расследование и это угрожает баронессе арестом, поскольку, мол, пресловутый сын палача рассказывает о ней странные вещи.

Бедная Аурелия снова убедилась в циничном отношении своей порочной матери к общепринятым нравственным нормам — ведь даже после столь скандального происшествия она сочла возможным остаться в столице. Но наконец и баронесса, кажется, почувствовала, что надо покинуть этот город, ще на нее пало постыдное, однако вполне обоснованное подозрение, и переселиться куда-нибудь в провинцию. Таким образом они и оказались в замке графа. Здесь Аурелия, освободившись от мрачных дум, почувствовала себя на вершине блаженства; но сколь глубок был ее ужас, когда после того, как она рассказала матери о нахлынувшем на нее счастье как благодатном даре небес, та с дьявольским огнем в глазах зловеще проговорила: «Ты — мое несчастье, порочное, проклятое богом создание! И в твоем безмятежном счастье тебя постигнет неизбежная месть, если меня унесет скорая смерть. В столбняке, которым я заплатила за твое рождение, сокрыто коварство дьявола…»

Здесь Аурелия внезапно умолкла, бросилась графу на шею и стала умолять его позволить ей не повторять все, что говорила баронесса в своей безумной ярости. Она чувствовала себя раздавленной и уничтоженной, когда вспоминала безмерно чудовищную угрозу ее матери, находившейся во власти злых сил. Граф, насколько мог, утешил супругу, несмотря на то, что и сам чувствовал ледяной озноб от охватившего его ужаса. Однако и успокоившись, он должен был признаться себе, что глубокое омерзение, которое вызывала у него баронесса, хотя она и умерла, оставило черную тень в его безоблачной до сих пор жизни.

Прошло некоторое время, и Аурелия заметно изменилась. В то время, как мертвенная бледность и замутненный взор, казалось, свидетельствовали, что она больна, ее беспокойное, неуверенное поведение позволяло делать вывод о какой-то новой тайне, которая ее мучила. Аурелия избегала даже своего супруга; она то запиралась в своей комнате, то уединялась в самых глухих уголках парка, и когда снова оказывалась на людях, ее заплаканные глаза и искаженные черты лица говорили о каком-то страшном страдании, неотступно терзавшем ее. Напрасно граф старался выяснить причины такого состояния супруги, и от полной безнадежности, в которую он в конце концов впал, его могло спасти только подтверждение предположения одного известного врача, что, судя по обостренной чувствительности графини, все тревожные признаки ее состояния могут быть истолкованы именно тем, что всегда сопровождается радостным ожиданием и венчает счастливое супружество. Тот же врач, когда он однажды сидел с графом и графиней за столом, позволил себе некоторые намеки на это предполагаемое состояние. Графиня сначала, казалось, не интересовалась тем, о чем шла речь, но вдруг начала прислушиваться, когда врач заговорил о странных прихотях, которым подвержены женщины в подобном состоянии и невнимание к которым может оказать пагубное влияние не только на женщину, но и на будущего ребенка. Она засыпала врача вопросами, и тот без устали рассказывал о наиболее примечательных и забавных случаях из своей практики. «Однако, — сказал он, — есть совсем ненормальные прихоти, под влиянием которых женщины совершают ужасные деяния. Так, у жены одного кузнеца появилось такое непреодолимое желание отведать плоти своего мужа, что она не успокоилась до тех пор, пока неожиданно, когда он пришел пьяным домой, не набросилась на него с большим ножом и не разделала так ужасно, что через несколько часов он испустил дух».

Едва врач вымолвил эти слова, как графиня потеряла сознание, и лишь с большим трудом удалось прекратить последовавший затем нервный припадок. Врач понял, что он действовал весьма неосторожно, рассказав в присутствии столь впечатлительной женщины о таком ужасном происшествии.

Впрочем, этот кризис, казалось, благотворно подействовал на состояние графини, поскольку она стала спокойнее. Однако уже вскоре после этого какая-то странная оцепенелость, мрачный огонь в глазах и возраставшая мертвенная бледность снова повергли графа в мучительные сомнения относительно здоровья супруги. Но самым необъяснимым было то, что она совершенно не принимала пищи, более того, испытывала ко всему и особенно к мясу непреодолимое отвращение, так что ей приходилось каждый раз уходить из-за стола с явными признаками этого отвращения. Искусство врача потерпело крах, так как самые настоятельные уговоры графа не смогли заставить графиню принять хотя бы каплю лекарства. Поскольку проходили недели, месяцы, а графиня не принимала ни кусочка пищи и оставалось необъяснимой тайной, как она поддерживала в себе жизнь, врач высказал предположение, что здесь замешано нечто, лежащее за пределами современной науки. Под каким-то предлогом он покинул замок, однако от графа не укрылось, что состояние его супруги представлялось опытному врачу слишком загадочным и необычным, чтобы дальше продолжать упорствовать в своем лечении и быть свидетелем необъяснимой болезни, не имея возможности хоть как-то помочь. Можно только представить, в каком состоянии находился граф; но и это было не все…

Как раз в это время один старый верный слуга воспользовался возможностью, когда граф был один, чтобы открыть ему, что графиня каждую ночь покидает замок и возвращается лишь на рассвете. Внутри у графа все похолодело. Только теперь он сообразил, что тот неестественно крепкий сон, в который он в последнее время погружался каждый раз около полуночи, можно объяснить действием наркотического средства, подмешанного ему графиней, чтобы незаметно покинуть спальню, которую она, вопреки обычаям аристократов, разделяла с супругом. Самые мрачные предчувствия поселились в его душе; он вспомнил о ее нечестивой матери, дух которой, возможно, сейчас проснулся в графине, об отвратительном прелюбодействе, о том проклятом сыне палача…

Следующая ночь должна была открыть ему ужасную тайну, которая только и могла быть причиной необъяснимого поведения его супруги. Графиня, обычно, сама каждый вечер готовила чай для графа. Сегодня он не выпил ни капли, и когда, по своему обыкновению, он читал в постели, то совсем не почувствовал сонливости, которая обычно нападала на него в полночь. Несмотря на это, он откинулся на подушки и сделал вид, что крепко уснул. Графиня осторожно встала со своего ложа, подошла к постели графа, осветила его лицо и тихо выскользнула из спальни. Сердце у графа колотилось; он встал, накинул плащ и поспешил за графиней. Была совсем светлая лунная ночь, так что граф совершенно отчетливо мог видеть облаченную в белый пеньюар фигуру Аурелии, несмотря на то что она ушла далеко вперед. Путь графини лежал через парк к кладбищу, там она исчезла за оградой. Граф быстро двинулся за ней через открытую калитку в кладбищенской ограде. Здесь он увидел в лунном сиянии прямо перед собой группу жутких призрачных фигур. Старые полуобнаженные женщины с распущенными волосами сидели на земле вокруг трупа и пожирали его со звериной алчностью. Аурелия была среди них! Граф в диком ужасе бросился прочь и, преследуемый смертельным страхом, в беспамятстве, бегал по тропинкам парка, пока на рассвете, обессиленный, не очнулся у ворот своего замка. В полной растерянности, не осознавая, что он делает, граф взбежал по лестнице и очутился в спальне. Там лежала графиня, как казалось, погруженная в безмятежный сладкий сон, и графу захотелось убедить себя, что его напугал до смерти ужасный, кошмарный сон или, скорее всего, обман чувств, поскольку о реальности его ночной вылазки свидетельствовал промокший от утренней росы плащ. Не дождавшись пробуждения графини, он покинул спальню, оделся и сел на лошадь. Прогулка на свежем воздухе, прекрасное утро, благоухающая зелень, поющие птицы, бодрые голоса которых приветствовали его, — все это развеяло страшные картины ночи; успокоенный и просветленный вернулся граф в замок. Но когда он с графиней сидел за столом и графиня, увидев, как вносят мясное блюдо, с гримасой глубокого отвращения хотела выйти из-за стола, граф со всей очевидностью осознал, что все увиденное им ночью было ужасной правдой. В необузданном гневе вскочил он и вскричал страшным голосом: «Проклятое исчадие ада! Я знаю о твоем отвращении к человеческой еде. Ты вырываешь свой корм из могил, чертова ведьма!» Но как только у графа вырвались эти слова, графиня, громко взвыв, набросилась на него и с яростью гиены вцепилась зубами в грудь. Граф швырнул беснующуюся на пол, и она в страшных судорогах испустила дух.