Мясник (СИ)

— Да вы тут сами все спятили! Ну вас к матери! — Василий махнул рукой и широкими шагами вышел из кухни. Входная дверь с грохотом захлопнулась за ним, и тотчас Нина Федоровна, подломившись в коленях, рухнула на пол перед Наташей, испуганно отскочившей назад, и завыла, колотясь лбом о линолеум:

— За что, за что?!! В чем провинились?!! За что наказала?!! Верни сына!!! Ты же можешь! Ты все можешь! Забери все, меня забери, но верни сына! Васька будет молчать, все будут молчать! Я даже могу…

Наташа отдернула ногу, за которую та уцепилась, наклонилась и звонко хлопнула Нину Федоровну по щеке, и та подавилась словами, поглядев на нее ошеломленно и немного более осмысленно. На щеке проступило красное пятно.

— Встаньте и помогите отвезти его в комнату! — резко сказала Наташа, придерживая левую руку и стараясь не шевелить ею — при малейшем движении осколок тут же напоминал о себе острой болью. Вытащить его она не решалась — осколок сидел глубоко. — Быстрей, у меня мало времени!

Лешко поднялась и с ужасом посмотрела на кресло, в котором бормотало и гримасничало связанное существо. Наташа не выдержала и толкнула ее.

— Ну быстрей же!

Вдвоем они кое-как откатили кресло в комнату. Костя снова начал было кричать, но Наташа заткнула ему рот скатанным галстуком, который подхватила с кухонного пола, и теперь все их действия сопровождало глухое, злобное мычание. Попутно она удивилась, что больше не чувствует ни ужаса, ни растерянности — только решимость и злость на того, кто где-то там далеко взломал ее картину…

…и предвкушение работы…

…все прочие чувства словно замерзли, забытые и бесполезные.

— Так, — сказала Наташа, когда подпрыгивающее кресло водворилось в углу комнаты, — теперь вытащите у меня из руки эту дрянь — она будет мне мешать. Нина Федоровна! — она тряхнула застывшую женщину, и та тупо посмотрела на нее, не узнавая. — Давайте! Вы же медик?!

При слове «медик» Лешко встрепенулась и кивнула.

— Да. Медик. Сейчас. Сейчас. Я все сделаю.

Она сбегала в другую комнату и принесла маленький шкафчик-аптечку. Вывалила его содержимое на кровать, и часть пузырьков с тихим звоном скатилась на пол. Наташа села перед ней, и Нина Федоровна оглядела ее руку уже с профессиональной деловитостью.

— Будет больно, — сказала она. Наташа кивнула и отвернулась, сжав зубы. В следующий момент предплечье рванулось дикой болью, и, не удержавшись, она вскрикнула, почувствовав, как по коже быстро и горячо заструилось, закапало с пальцев. Лешко торопливо содрала с нее куртку и свитер и принялась останавливать кровь.

— Не опасно, — сказала она через десять минут, закончив накладывать повязку, — но заживать будет долго… и болеть долго. Я дам тебе обезболивающего… лучше вколю…

После укола рука онемела, и Наташа, тут же забыв про нее, помчалась на кухню. Подняв свой пакет, она заглянула в него — Назарова по ее просьбе должна была принести ей какие-нибудь рисовальные принадлежности. Но в пакете, помимо собственных вещей, она обнаружила только несколько листов ватмана альбомного формата, пару карандашей, несколько тонких кисточек, старинную перьевую ручку и пузырек черной туши — это было все, что Оля смогла найти. На мгновение Наташа остановилась в задумчивости. До сих пор она работала только масляными красками и только на холсте. Ватман ненадежен, а тушь и карандаши… неизвестно, сможет ли она ими что-то сделать… Но тут из комнаты донеслось яростное мычание, и она, больше не раздумывая, побежала обратно, прихватив с кухни большую, широкую разделочную доску.

— Нина Федоровна, — сказала она, изо всех сил пытаясь не накричать на съежившуюся на кровати женщину, которая раздражала ее своей медлительностью, — вы знаете что… вы идите на кухню и, пока я буду работать, приготовьте нам что-нибудь поесть, ладно? Приберите там, я не знаю…

Займись чем-нибудь, не сиди здесь и не молись на меня и не смотри так — я здесь не при чем, это сделала не я!..

Разве ж это того не стоило?

Женщина встала и медленно побрела к выходу из комнаты. Ее короткие волосы с проседью торчали во все стороны, плечи сгорбились, и, глядя ей вслед, Наташа вдруг с неожиданно ясностью поняла, что Костя ошибся, сказав когда-то, что с Наташиным отъездом все постепенно придет в норму. Нине Федоровне уже никогда не стать Ниной Федоровной, как и ей самой не стать той прежней Наташей… как и не воскресить всех тех, кто погиб, так опрометчиво доверившись ей. Уже ничто никогда не придет в норму, потому что боги, чье место она попыталась занять, проснулись и увидели самозванку. А боги не терпят конкуренции.

Отвернувшись, она начала готовиться к работе, а приготовившись, впилась глазами в лицо существа, глядящего на нее со звериной ненавистью, и лицо поддалось, пропуская ее внутрь…

Вначале Наташа ничего не поняла. Она не увидела, как раньше, нечто вроде «заповедника», не увидела каких-то слоев, не увидела ничего из то-го, что доводилось видеть прежде — ни единого существа, ни единой черты — ни кусочка. Она наткнулась на бесконечный и беспросветный черный, но черный горячий, а не холодный, как положено, — горячий, упругий, страшный, она ощутила густой черный запах ненависти и…

…жажды?..

Жажды чего?

…черный звук, странный звук, проникающий, обволакивающий, манящий, сладкий… сгустки слов…

…утолить жажду…

… что есть под рукой — все подойдет, чтобы… о чем думаешь… последняя мысль, предпоследняя мысль, и та, что за ней, и та, что за ней… но сначала последняя, последняя, самая главная…

…солнечный свет в твоих жилах… жидкий огонь… впустить воздух… холодный воздух… ах, как приятно… и он будет петь внутри… впустить везде… льдом… пусть уйдет огонь… уйдет свет… его место снаружи…

… жажда?..

…тело… ненужный, уродливый плащ… возненавидь… отравленный наряд Главки, врученный Медеей… жжет… только сбросить, и тогда… тогда…

Бессвязные обрывки растворились в черном так же плавно, как и появились, словно легкая волна, пробежавшая по маслянистой поверхности старого пруда. Наташа попыталась проникнуть сквозь черное. Но неожиданно встретила яростное сопротивление и в то же время почувствовала, что там, за черным пульсирующим жаром есть что-то еще, словно…

…она очнулась в комнате, растерянно глядя в безумное, подергивающееся лицо, потом перевела взгляд на абсолютно чистый лист бумаги, над которым растерянно зависла ее рука с карандашом. Глаз, мозг, рука… цепь не замыкалась.

Ч т о э т о т а к о е?

Она ничего не понимала. Где же все? Где страх, где любовь, где все пристрастия и способности — куда все это делось? Ничего не было — только черное… и шепот, и запах, и некая отвратительная жизнь, и… жажда?

… и ненависть, странная, чужеродная, незнакомая. Так вот каким становится выпущенный из картины келы и что он делает с человеком…

Что?

Наташа сжала зубы и вернулась обратно. На этот раз она попыталась найти, где заканчивается это черное, представила себе, что отходит от него все дальше и дальше, чтобы рассмотреть полностью, и внезапно оказалась перед большой пульсирующей сферой, вокруг которой простирался знакомый грязно-серый, пасмурный фон. Она двинулась, чтобы обойти ее — округлое, округлое, беспросветно черное, горячее, страшное… и вдруг наткнулась на прореху с неровными дрожащими краями, которая медленно стягивалась, и края неумолимо ползли навстречу друг другу, словно губы огромного жадного рта, а в нем…

… что-то в этой строчке мне не нравится… какая-то покореженная строчка…

… хотел бы я знать…

… и будет так холодно…

… когда-нибудь, только нужно верить и за дело взяться с умом, а дальше и без ног можно…

Внутренний мир Кости никуда не исчез, он был здесь, под этой чернотой, которая наползала на него, обволакивая, словно огромная, омерзительная амеба. На мгновение Наташа застыла, в ужасе глядя на нее, и по сфере прошла рябь, словно она почуяла ее присутствие, и дыра начала затягиваться быстрее, поглощая то, что осталось. Опомнившись, Наташа проникла через дыру внутрь, и рванула края в разные стороны, и в мозг ей ударил беззвучный вопль ярости. Сфера запульсировала, обдавая ее черными волнами жара, стараясь затянуть внутрь и растворить в себе.