Похитители Плоти

Бекки с перекошенным от жалости лицом держала руку Вильмы, сжимая ее в своих ладонях.

Я изобразил улыбку, будто и в самом деле имел представление о том, что говорю:

– Нет, Вильма, нет, – я коснулся ее руки, вцепившейся в качалку. – Даже в наше время, Вильма, не так легко потерять разум, как кажется.

Стараясь говорить спокойно, Бекки произнесла:

– Я всегда слышала, что если считаешь, что сходишь с ума, то на самом деле наоборот.

– Бекки близка к истине, – кивнул я, хотя прекрасно знал, что это ложь.

– Но, Вильма, для того, чтобы обратиться к психиатру, вовсе не обязательно впасть в безумие. Обратись. В этом нет ничего предосудительного, а многим помогает…

– Ты не понимаешь, – она снова смотрела на дядю Айру, и голос ее теперь звучал глухо и отчужденно. Потом, с благодарностью пожав руку Бекки, она твердо и спокойно обратилась ко мне:

– Майлз, он выглядит, разговаривает, совершает поступки, помнит все точь-в-точь как Айра. Внешне. Но внутренне он другой. В его поведении есть… – она запнулась, подыскивая слово, – какая-то эмоциональная недостаточность, если можно так сказать. Он помнит прошлое – в мелочах, он может улыбнуться и сказать: «Ты была такой резвой девчонкой, Вильма, и умненькой к тому же» – точно так, как делал дядя Айра. И все-таки чего-то не хватает; а в последнее время это касается и тети Алиды. – Вильма замолчала, всматриваясь куда-то сквозь меня, с напряженным лицом, вся поглощенная своими мыслями, потом продолжала:

– Дядя Айра мне вместо отца с самого детства, и когда он разговаривал о моих детских годах, Майлз, у него в глазах всегда был какой-то особенный блеск, который означал, что он помнит те чудесные дни. Майлз, этот блеск где-то в глубине его глаз, он исчез. Этот дядя Айра, или кто он там есть, я чувствую, – нет, знаю наверняка, разговаривает по привычке, по инерции. Он держит в голове все события и факты из памяти дяди Айры, до самой последней мелочи. Но не эмоции. Никаких эмоций – только их подобие. Все есть – слова, жесты, интонации – все, кроме чувств. – Ее голос внезапно приобрел твердость и уверенность. – Майлз, что бы там ни было, возможно это или нет, – это не мой дядя Айра.

Разговаривать больше было не о чем, и Вильма понимала это не хуже меня.

Она встала, улыбнулась и сказала:

– Давай оставим это, а то, – она кивнула в сторону газона, – он начнет догадываться.

Я все еще не понимал.

– Догадываться? О чем?

– Догадываться, – терпеливо пояснила она, – не подозреваю ли я чего-то. – Она протянула мне руку. – Ты все-таки помог мне, Майлз, и я не хочу, чтобы ты волновался за меня. – Она обернулась к Бекки. – И ты тоже, – Вильма улыбнулась. – Я твердый орешек, и вы это знаете. Со мной все будет в порядке. Но если ты хочешь, чтобы я побывала у твоего психиатра, Майлз, я согласна.

Я кивнул, добавил, что договорюсь насчет нее с доктором Манфредом Кауфманом из Вэлли-Спрингс, лучшим специалистом, которого я знаю, и позвоню ей утром. Я продолжал нести какую-то чушь о том, что не надо волноваться и прочее, но Вильма мягко усмехнулась и положила руку мне на плечо, будто прощая мне какую-то вину. Потом она поблагодарила Бекки, сказала, что хочет лечь спать немного раньше, а я предложил Бекки отвезти ее домой.

Направляясь к машине, мы остановились возле дяди Айры, и я сказал:

– Спокойной ночи, мистер Ленц.

– Спокойной ночи, Майлз, заходи еще. – Он улыбнулся Бекки и добавил, обращаясь все еще ко мне: – Хорошо снова иметь Бекки рядом, правда? – он разве что не подмигнул.

– Еще бы, – я ухмыльнулся, а Бекки пробормотала «спокойной ночи» и поспешила к машине.

Сев за руль, я осведомился у Бекки, не желает ли она где-нибудь отужинать или что-нибудь в этом роде, но не удивился, когда она отказалась.

Бекки жила всего за три квартала от меня, в большом старомодном доме, где родился еще ее отец. Когда мы подъехали, Бекки спросила:

– Майлз, как ты думаешь – с ней все будет в порядке?

Я задумался, пожал плечами:

– Не знаю. Я врач согласно диплому, но не психиатр и не знаю, что с Вильмой. Я могу пользоваться лексиконом психиатров, но это не мой хлеб, а Мэнни Кауфмана.

– По-твоему, он ей поможет?

Откровенность тоже имеет свои пределы, и я ответил:

– Да. Если кто-то и может ей помочь, то это Мэнни. Я уверен, он ей поможет. – На самом деле я вовсе не был в этом уверен.

У двери дома, неожиданно даже для себя, я произнес:

– Завтра вечером?

Бекки рассеянно кивнула, все еще думая о Вильме, и ответила:

– Да. Часов в восемь?

– Прекрасно. Я заеду за тобой.

Можно было подумать, будто мы уже много месяцев вместе, хотя на самом деле мы просто продолжили с той точки, где остановились несколько лет назад. Возвращаясь к машине, я испытывал спокойствие и удовлетворение, каких уже давно не ощущал.

Наверное, это выглядит бессердечно, ведь мне следовало бы волноваться за Вильму, и так оно и было где-то в глубине сознания. Но врач привыкает потому что иначе нельзя – не слишком переживать за своих больных, если такое волнение не приносит пользы. Этому не учат в медицинском колледже, но это не менее важно, чем умение владеть стетоскопом. Нужно, чтобы ты был способен сразу от только что умершего больного идти в свой кабинет и с должной дотошностью доставать пылинку из глаза очередного посетителя. А если ты этого не можешь, лучше расстаться с медициной.

Я пообедал у Элмана, пристроившись у стойки, и заметил, что ресторан почти пуст; меня это удивило. Потом я поехал домой, натянул пижаму и улегся с детективом в руках, искренне надеясь, что телефон не будет звонить.