Презумпция виновности

санитара - экскременты из-под нас, примитивов, выгребать и судно выносить. Вот так все переворачивается в жизни: вроде ты наверху и всеми командуешь - и вдруг оказывается, что сам по уши в дерьме. Причем как в чужом, так и в собственном...

- Вернемся к нашим баранам, - напомнил Мозгляк (вот скажет человек такое и сразу ясно, кого он имеет в виду. Нет, хорошо все-таки, что я не обидчивый! Кроме того, по принятой у нас классификации я не "баран" - меня еще СВЧ-излучателем не "опустили"). - Кто Судейских сажает? И за какие преступления?

Ну и вопросики! Захотелось послать босса подальше, пока я тут не наговорил на еще один пожизненный срок...

Но в этот самый момент крупнокалиберная пуля разнесла стоявшую на столике бутыль с самогоном.

- Компы!!! - заорало Гыдло с передней платформы, которую Мозгляк называл "минным тралом" и регулярно выставлял на ней пулеметный пост - Гыдла не жалко!

И я, ни секунды не раздумывая, закрыл Мозгляка своим телом.

Считается, что перед смертью надо расставить все по местам, но времени на это, конечно, никогда и никому не хватает.

Мне проще: из своей прошлой жизни я обычно вспоминаю только самый ее конец. Многое уже подернуто мраком и непроницаемо, как черная вода в омуте. Сунешь руку - и, может быть, наткнешься на что-нибудь стоящее. Вытащишь на свет, но много ли от этого радости? Однако всегда есть вероятность остаться и вовсе без руки - ее отхватит тварь, живущая в глубине...

В общем, я предпочитаю не рисковать; память - штука опасная.

Так вот, за пару дней до ТОЙ смерти я увидел вызов в Суд, прибитый к воротам моего замка. Не какая-нибудь дешевая голограмма или, на худой конец, пластиковая карта, нет - кусок пергамента с надписью, сделанной чернилами от руки, и лиловой печатью. И был он проткнут самым настоящим железным гвоздем! Аж мороз прошел по коже...

Впрочем, факт вызова не стал для меня неожиданностью, Я готовился быть ответчиком с тех пор, как начал хоть что-нибудь соображать и отец рассказал мне о Приговоре. "Жди, - предупредил он меня. - Жди в любой день, в любую ночь". И больше к этому разговору мы не возвращались.

Я ждал. И не питал иллюзий относительно времени, которое оставалось в моем распоряжении. Особенно после того, как за отцом явился Судейский Посол. Вот этого парня я запомнил прекрасно - он поразил воображение впечатлительного тринадцатилетнего юнца, каким я тогда был. Тощий, бледный, закутанный в черный плащ и обутый в сапоги с квадратными носами, Посол казался мне злодеем с холодной желчью вместо крови. Его голову венчала широкополая шляпа с эмблемой Суда. На тонком носу как приклеенные сидели очки с овальными мутными стеклами и золотой оправой. Правый рукав был перевязан полоской красной ткани. Это означало, что Судейский допущен к "работе" с самыми трудными экземплярами, включая одержимых бесами, а "одержимость" уже тогда ни в коей мере не являлась смягчающим обстоятельством. У Посла были руки художника - с тонкими, длинными, заостренными пальцами; на вид