На круги своя

— Видишь свет?

— Да, — ответила я.

— Это свет истины, и я им поделюсь с тобою.

— Зачем? — я боялась принимать, хотя бы и в подарок, такую драгоценность.

— Чтобы ты поделилась с другими.

— Но свет не живет сам по себе, он связан с тобой. Без тебя его снова не станет.

Видение исчезло, и только голос еще звучал, удаляясь:

— Воистину есмь и пребывать буду. Аминь. А ты прокляни каждого, кто творит зло; прости завистников и недоброжелателей; защити невинных; попроси милости и добра для любящих; покайся в грехах своих-их-х…

Я проснулась, недоуменно озираясь. Куда ушел этот юноша, с которым мне было так спокойно и уверенно? Почему растаял голос, донесший до меня странные речи, давший наказ, а как его исполнить не сказал? Вопросы, забурлившие верой в возможность получить на них ответы, застряли в горле. Из моих уст, казалось, приготовившихся к дальнейшему разговору, вырывалось только учащенное дыхание. А сердце снова сжалось в комочек от реальности, возникшей, прорезавшейся из сна в явь. До слуха донесся перезвон колоколов. Начинался новый день обременительной жизни, новый мученический круг. Ярко, как и во всю зиму, светило солнце. Проснулись сосульки и оглашали окрестности веселой капелью. Автомобили шуршали шинами по мокрому асфальту, и тяжело вздыхая, грузно оседали огромные, толстые, пропитанные водой сугробы.

Благовест звучал настойчивее и чем-то приятным привлекал внимание, возможно, собор обзавелся новым звонарем.

Прибравшись, не спеша и привычно, позавтракав не сухариками, как всегда, а бутербродом с салями, выпив кофе, я потопала в сквер на прогулку.

К собору стекался народ. Преобладали пожилые женщины и молодые мужчины — они выделялись истовостью, изображенной на лицах. Была молодежь, дети. Раньше я не присматривалась к жизни собора и теперь удивилась тому, что в нее вовлечено столько людей. Повинуясь непонятному, неосознанному импульсу, я поплелась за другими к входу в храм.

7. В церкви

В этот день был праздник Сретения Господня: «Радуйся, благодатная Богородице Дево, из Тебя воссияет Солнце правды…» — неслось под сводами. Я тенью скользила между прихожанами, рассматривала иконы, роспись стен. Мне припомнилось это здание в оные времена — заброшенное, тронутое тленом. В нем размещался древесный склад. Я помнила мальчишек, которые лазали по карнизам окон, по крышам; помнила груды отвалившихся, почерневших от времени красных кирпичей. Как скоро все переменилось! А может не скоро? Может, годы, прошедшие невидимой чередою, были просто незамечены мной? Прошли и предательски накинули эту сеть, из которой не выбраться, сеть безнадежности и безысходности. И она вырвала из моих рук интересное дело, а теперь вырывает и самую жизнь.

Наклонив голову, я стояла перед святым ликом, не очень понимая, чей он. Вдруг тихий голос из еще помнящегося сна заставил очнуться: «Не годы, но люди накинули сеть. Исполни, как сказано было, и воздастся каждому». Я отступила от людей и оглянулась, ища и не находя того, кто говорил со мною. Растеряно обратясь к образу, вдруг увидела почти живые глаза. Незримый свет, исходивший от них, переливался в меня тонкой струйкой тепла, пробуждая нечто, не существующее во мне ранее, не существующее во мне никогда, не постигаемое мною, но повелевающее мною сейчас.

Я, словно загипнотизированная, отошла в угол, где продавались свечи, иконки, крестики и религиозная литература.

— Дайте пять свечей и… — голос сорвался, произнося непривычные слова, — и иконку во-он того святого, — показала я глазами.

— Это Георгий Победоносец, — пояснила старушка, протягивая мне покупки. — Храни этот образок, ты купила его в Великий праздник, и он осенен сегодняшней молитвой. Не расставайся с ним, носи с собою.

Я кивнула и отошла.

Перед образом Георгия Победоносца начала одну за другой зажигать и ставить свечи, неумело произнося после каждой надиктованные во сне слова.

— Проклинаю врагов моих, содеявших зло, — трудно поверить, но перед мысленным взором промелькнули некоторые лица. Были среди них те, которых я числила врагами, но были и неожиданные. Неожиданные тем, что я любила их и считала свое отношение к ним взаимным.

Как в бреду, я ставила новую свечку.

— Прощаю недоброжелателей и тех, кто мне завидовал, — сонм образов калейдоскопом промелькнул передо мной. И снова я различила среди них многих своих знакомых.

Я шептала далее:

— Да пребудет мир с невинными, — начала кружиться голова, и я была уже не в состоянии распознать никого в нахлынувшем мелькании лиц. Они плыли мимо меня плотной чередой, огибали, как поток воды огибает препятствия на своем пути, и исчезали за спиной.

Свечи разгорались ярче и ярче, и я слышала их потрескивание. Ничего другого не существовало для меня.

В моих руках запылала новая свеча, и, ставя ее, я снова безотчетно шептала. А может, я произносила эти слова мысленно?

— Благослови, Господи, любящих меня, приходящих с добром в мой дом, — силы иссякли, мне не дано было увидеть лица тех, о ком я теперь молилась.

Я покачнулась и начала оседать на пол, но тут же почувствовала, что с двух сторон меня подхватили чьи-то руки. Молодые парни стояли по бокам, когда я открыла глаза. Они уже не заботились обо мне, а, сосредоточенно смотрели на икону Георгия Победоносца, крестились и шевелили губами. Сжимая в руках оставшуюся свечу, я попыталась выйти из храма. Хотелось еще раз взглянуть на небо, ощутить в легких студеный, очищенный частыми снегопадами воздух, послать миру последнее «спасибо» за короткое счастье встречи с ним, и навсегда раствориться в нем.

И тут я ощутила толчок в спину.

— Не гоже уходить, не покаявшись, с не зажженной свечой. Ты зачем пришла сюда? — сказала старая, ссохшаяся женщина. И ее голос вернул меня к действительности.

Мельком посмотрев на нее, я снова обратилась взглядом к лику святого, но вдруг опять повернулась к старушке. Плотно сжимая губы, она в упор смотрела на меня и молчала. Я почувствовала сильную головную боль. Ощущение, что нахожусь в материальном мире, не исчезло, я понимала, что не сплю, не отошла в мир иной, но теперь реальность состояла только из символов, которые пугали меня, отгораживали от живой, двигающейся, осознающей себя яви. Ни удивления, ни неверия не было, только страх и желание понять происходящее владели мною, когда я всмотрелась в ее лицо. Мое лицо. Оно принадлежало мне, но только будущей, которой я еще не была. Все казалось знакомым в этом лице: удлиненный овал, завершающийся внизу изящным подбородком; зеленые глаза под невыразительными дугами бровей, прямой продолговатый нос, хорошо очерченные и в меру полные, губы. Как и сейчас, оно казалось очень бледным, только на щеках играл неяркий лихорадочный румянец — верный признак постоянного возбуждения, которым раньше я горела в любой работе, рождающей проекты успеха. Это же возбуждение проявлялось и когда я проигрывала в мелочах.

«Теперь нет на моем лице этого румянца, ничто не волнует меня, я перестала гореть азартом жизни и стыдом промахов», — пронеслась мысль, не задержавшись надолго.

Величавая старуха гордо держала седую голову, увенчанную высокой прической. В маленьких ушках были серьги со сверкающими каменьями, шею прикрывал шарф. Да, у меня часто болело горло, — кстати, или некстати подумала я. Сложенные на животе руки, тонули в обшлагах рукавов, как в муфте. Худая, чуть согбенная фигура старухи была облачена в тонкое, драпирующееся книзу манто из неизвестного меха, а ноги утопали в струящемся от пола и расстилающемся тумане.

Сколько мгновений мы рассматривали друг друга? Страх прошел, я почти перестала ощущать собственную материальность. Мое сознание пронзила мысль: «Мне здесь сто лет! Как же можно прожить столько, так тяжко мучаясь?»

Молчаливая старуха из плоти и крови была живая — я видела, как она дышала, как мигали ресницы, как двигались осматривающие меня зрачки. Невозмутимо, как бы обретя высшее понимание вещей, я отвернулась от нее. Зажгла и поставила перед образом последнюю свечку. Слыша собственный голос, зашептала последнее, что помнила: