Ева и головы

— Здесь всё стоит на голове. Едва ли не чаще, чем в бросовых землях, где люди развлекаются тем, что нарочно обращаются к небу срамом и стоят так часами.

— Что значит «стоит на голове»?

Ева попыталась вспомнить, не были ли испачканы землёй головные уборы тех женщин. Но на самом деле она едва доставала им до середины груди и многое разглядеть просто не могла.

— Значит, что солёное может обернуться сладким, чёрное — белым, а холодное — таким, что можно ошпарить руки.

Ева рассмеялась в кулачок.

— У тебя плоская голова. Тебе на ней, должно быть, удобно стоять.

Цирюльник не стал спорить, а только глубже надвинул свою шляпу.

В тот день Господь не захотел продолжить свой упрямый, молчаливый пост возле телеги костоправа. Они только что проехали ещё одно село, уже сбавив ход и никуда не торопясь — Эдгар справедливо рассудил, что если кто-то и захотел за ними поехать, то самый вероятный исход тому — липкая паутина дорог и тропинок. «Мы в неё ни за что не попадём — объяснил он Еве. — У нас есть направление, и нет в округе места, куда мы хотели бы добраться, и человека, которого хотели бы найти. Мы в безопасности».

Ни в одном из этих пяти-шести домиках не слышали о женщинах, которые так напугали Еву. Цирюльник сделал здесь свою работу, Ева, поймав в сторонке старика, которого великан избавил от страшной боли в спине, надавив на нужную точку, собрала с него единственное ценное, что тот мог отдать — прочную пастушью сумку с широкой ручкой.

— Каждый должен заплатить, — сказала ему девочка, вешая сумку на плечо. Та колыхалась у неё где-то на уровне коленей.

Когда они уезжали, ослик остался щипать травку возле крайнего дома. Ева, думая, что Господу просто захотелось набить желудок, не слишком-то смотрела назад. Но вот Мгла перешла на рысь, и серая шерсть ослика превратилась в пятно и готова была уже исчезнуть за поворотом дороги.

Они с великаном слезли с козел и пешком отправились обратно.

— Эй, Господь! — позвал Эдгар. — Иди-ка сюда, не то уедем без тебя.

Ослик даже не повёл ухом. Кисточка на хвосте взлетала и падала, отгоняя насекомых. Сад горе-хозяина весь зарос сорной травой, с которой крупные зубы осла срывали цветы.

— Тебе и правда хочется остаться рядом с этой развалиной? — громко спросила Ева. — Смотри, крыша вот-вот провалится. Думаешь, здесь кто-то ещё живёт? Кто-то будет о тебе заботиться, вычёсывать блох и выгонять из твоих ушей полевых мышат?

Ева выдохлась и замолчала, глупо таращась на круп осла. Цветы волновали его в последнюю очередь. Господь будто врос копытами в землю, словно говоря — «нигде для меня больше нет места, кроме вот этого заросшего сада». Говоря, что останется здесь до скончания веков.

Они так и не удостоились от Господа прощального взгляда.

Весь следующий день Эдгар ничего не ел. Он сник на козлах, будто грязный, начавший уже истаивать сугроб. Ева не стала его донимать, пытаться напомнить, что не далее, как пару дней назад, он сам гнал ослика прочь. Однако странный этот осёл! Будто человек. Великан говорил, что животное было его верным спутником долгие годы и что Эдгар бывал в тех местах, куда направлял перестук своих копыт вот этот, с доброй печальной мордой, его молчаливый друг.

— Как думаешь, даст он себя кому-нибудь поймать? — спросила Ева, и ответ прозвучал расплывчатый, такой же непонятный, как выражение на лице костоправа:

— Только тем, кто его достоин, искра моего костра. Только тем, кто его достоин.

Очередной вечер наступил неожиданно быстро. Только что на западе плавал алый кружок солнца, похожий на яичный желток, и вот уже темно. Ева устала от бесконечного сиденья на козлах и нырнула в повозку, Эдгар же задремал, опустив подбородок к коленям и как будто пробивая своей плоской, как головка молота, головой, дорогу. Когда он проснулся, разбуженный врезавшимся в лоб шмелём, небо уже заволокло сплошной пеленой. Наступала ночь, а они ещё в дороге.

Ход повозки стал другим, возникло ощущение, что они переваливаются через невысокие бугры. Темп шагов Мглы, которая теперь совершенно растворялась в темноте, тоже изменился.

— Что случилось? — спросила Ева из повозки. — Приехали?

— Дорога кончилась, — сказал Эдгар. Он напряжённо вглядывался в темноту. — Остановимся здесь. Дальше ехать нельзя.

Он натянул поводья, и Мгла отозвалась где-то там, далеко, в темноте — насмешливо фыркнула и остановилась. Послышался мягкий шлепок, с которым сбрасывают в воду что-то тяжёлое — то Эдгар спустился с козел и был приятно удивлён растительностью, которая касалась его ног, щекотала впадины под коленными чашечками. Высокие растения с тяжёлыми головами будто бы кланялись и притягательно шуршали, стоило пошевелиться.

Великан сорвал несколько колосьев, пожевал. Еву умиляло его стремление всё пробовать на зуб, обонять запах, слушать, если интересующий предмет имеет свойство звучать.

— Рожь, — с удовольствием сказал Эдгар. — Где-то рядом человеческое поселение. Завтра утром мы обязательно его отыщем. Поле не заброшено — слишком уж много колосьев. Ещё не сезон для спелой ржи, но и такая тоже хороша.

— Значит, сегодня вечером мы без горячего, — заключила Ева, но, упав в душистое море, взвизгнула от восторга.

— Зачем горячее, когда у нас есть рожь? — Эдгар бродил где-то рядом, как огромное, шумное приведение. — Срывай да ешь.

Они наелись ржи до отвала, запили водой из бурдюка, чтобы немного облегчить горечь на языке. Ева ощупью добрела до Мглы, расстегнула у той на подбородке подпругу. В виде исключения лошадь не старалась свалить девочку с ног или укусить, — она тоже была занята поглощением хрустящих, как хлеб, колосьев. К утру здесь будет небольшая полянка, обглоданная до самых костей земля. «Нужно убраться отсюда до рассвета», — пробормотал Эдгар, забираясь под повозку.

В колосьях, наверное, спать просто прекрасно, но Ева не могла доверять обонянию и ощущению от кончиков пальцев и подошв, как Эдгар, и предпочла заползти в повозку, где, свернувшись калачиком, прислушалась к токам жидкостей в своём теле. Обычные ночные звуки.

Ей удалось уснуть, но почти сразу пришлось проснуться: повозка накренилась, заскрипела, прогнулась под весом вползающего в неё. Эдгар больше не дышал. Наверное — подумала с замирающим сердцем Ева — это она: живущая во ржи тварь задушила великана, а теперь полезла исследовать нутро повозки. Нашла её, Еву, спящую и ничего не подозревающую. Склизкое тело, белое брюхо и скребущие по дереву когти… о Боже, Господи, не допусти, чтобы меня съели…

Не сразу Ева поняла, что это великан. Он раздвинул головой пожитки и затих, будто большая рыбина, зарывшаяся головой в ил.

— Идёт дождь? — спросила девочка.

— Там кто-то стоит, — шёпот Эдгара искажён до неузнаваемости. Он словно пытался говорить, вообще не двигая языком.

Повозка тряслась. Эдгар дрожал, как маленький ребёнок.

— Кто стоит? Где? Может, это фермер…

Великан всхлипнул. Кажется, он даже не услышал вопроса.

— Что он делает здесь среди ночи? Ни один господень сын не позволит себе гулять в ночи. Только порождения сатаны…

Он захлебнулся и затих, только плечи, похожие в полутьме на гору, непрерывно вздрагивали. Ева молчала тоже. Эдгар её не на шутку напугал — знала, что когда дело касается плохих людей, толку от него, что от гнилой груши. Но кто, в самом деле, может там стоять? В зрение цирюльника приходилось верить.

— Эдгар, — зашептала девочка, но ответа не дождалась. Великан будто ушёл в себя, огромные ладони обнимали плечи, колени прижимались к животу, словно стал камнем, надеясь таким образом пережить всё — и град бранных, злобных слов, и огонь, которым его, как еретика, непременно попытается сжечь любой уважающий себя человек, только прослышав, что говорит он сам с собой. Света хватало, чтобы разглядеть его ноздри, похожие на две огромных пещеры, и когда Ева поднесла к ним вспотевшую ладошку, то едва ощутила дыхание.

Сама не своя, она подобралась к выходу, прислушалась. Может, тот человек не заметит, как она, маленькая коричневая ящерка, выскользнет из фургона и скроется в траве… получив тем самым шанс как следует рассмотреть того, кто напугал большого ребёнка.