Ева и головы

— Зачем тебе разговаривать с камнями?

— Если бы вдруг мне встретился камень с человеческим лицом, я бы не смог построить с ним беседу. Зато с этим черепом беседа течёт сама собой. И я — представь себе — слышу, как он пытается отвечать. Хочется, чтобы рядом оказался какой-нибудь мудрец. Есть множество вещей, до которых нельзя дойти своей головой.

— Мы пойдём в другой монастырь? — спросила Ева.

Эдгар поднялся. Он будто бы расколол пальцами косточку, которая долгое время сопротивлялась медвежьему давлению мышц великана.

— Уж нет. Может, встретится господень слуга, голова которого не настолько полна мыслями о святости. Хорошо бы, это был какой-нибудь паломник. Странные люди — самые понимающие на свете.

Когда Эдгар пробормотал: «правда, в том, что я затеял, вряд ли они меня поймут», Ева поняла, что в голове костоправа идёт настоящая война мыслей, побоище, в котором под градом стрел-доводов погибают одни и на их место встают другие.

Все кости, кроме черепа, отправились догнивать в землю. Ева сказала, что нужен новый крест, но Эдгар решил, что никакого креста не нужно. Череп он поместил в сундук к его светлости, и Ева от души понадеялась, что барон не взъестся на них за то, что они подселили в богато украшенное его жилище какую-то чернь.

Обычные дела, вроде скрипа оси телеги, врачевания царапин, неразборчивых молитв на устах великана и бульканья воды в мехах, удирали от них со всех ног к горизонту, и путники торопились следом.

Когда Эдгар, занимаясь с растительностью на голове клиента, отсылал девочку прочь, ноги сами вели её по округе, а глаза сверлили каждого проходящего человека и успевали стрелять в сторону прилавков со съестным.

Иногда она оказывалась в окружении тучных, пахнущих луком и домашним хозяйством, тел. Когда попытка проскользнуть между ними оканчивалась неудачей, Ева слышала:

— Бедная бродяжка. Посмотри на неё! Сколько тебе лет?

Ева задирала голову и видела женщин с низкими лбами и волосами, которые, точно улитки, заползали в головные уборы.

Она лепетала:

— Наверное, семь…

— Наверное? — строго сказала одна из женщин. — Говори нам честно, что тогда был за год?

— Мама говорила, что я родилась, когда король двинул войска на подмогу к Филиппу первому, французскому. Скоро должен был начаться поход на неверных. Солдаты мимо нашего дома шли трое суток, что не съели — то вытоптали подчистую. Отец и дед сразу хотели снести меня в лес, чтобы избавиться от лишнего рта, но мама не отдала. Папа говорил, что один из солдат, что ночевали в сарае и на поле, должно быть, подкинул меня в свёртке.

— Из какой ты области? — спросила та, что постарше, и свела абсолютно седые брови: — Тяжёлые были времена. Солдаты на родной земле — бедствие такое же, как если бы саранча вылупилась из твоей пшеницы.

Ева смущённо разглядывала пальцы на своих босых ногах. Женское внимание усыпило в ней ту девочку, что спорила с великаном-костоправом по любому поводу, готовила обед и выбивала из клиентов деньги, а ещё сама становилась великаном, когда Эдгар превращался в огромного испуганного ребёнка.

— Герцогство Швабия, — заученно сказала Ева. — Там есть дорога, если идти по которой долго-долго, попадёшь в Ульм, мы, кстати, только что оттуда. Из Ульма к нам приезжали ремесленники и торговцы.

Женщины переглянулись.

— Тебе, скорее всего, больше, — сказала одна.

— Хотя, войска Генриха четвёртого, да сражаться ему на небесах со всеми подряд, как он любил на земле, действительно шли Дунаем о ту пору, — прибавила другая.

— Вот тогда-то я и родилась, — сказала Ева.

Все четверо (а их было именно столько) женщин одинаковым движением покачали головами. Та, брови которой парили на белом лице как облака над горизонтом, сказала:

— Ты выглядишь старше. Не сказала бы, что тебе семь лет. Моей племяннице десять, а она выглядит, пожалуй, немного помладше.

Ева бросила взгляд в воду, в бадью, что, накренившись, стояла у ног одной из женщин, и принялась рассматривать отражение. Как же давно не смотрела она на себя! Так давно, кажется, что ничего удивительного, что с трудом узнаётся девочка по ту сторону чёрного круга. Волосы необыкновенно короткие — только позавчера Ева подрезала их эдгаровым скальпелем, уже во второй раз с начала путешествия. Лицо вытянулось, на подбородке наметилась ямочка, оставляющая ощущение, что её владелец чем-то сильно озабочен. И ещё взгляд… мечтательность, все те миры, в которых обитала девочка, треснули и разродились необычайной пристальностью взгляда, такого, от которого даже взрослые деревенеют и теряются.

С отражения взгляд проследовал на руки — до чего многому они научились за эти недели! До чего много на них появилось ссадин и болячек от разнообразной работы, а сама кожа огрубела, будто принадлежала не человеку, а какому-нибудь земноводному. Нет, Ева и дома не сидела без дела, но теперь от работы, что она выполняла, зависела, пусть и косвенно, жизнь их небольшого каравана.

Эдгар — тот же самый Эдгар, что наизусть знал все циклы жизни лесных пчёл — молчал насчёт перемен, что произошли с Евой… хотя, скорее всего, даже не заметил. Работая с человеческим телом, он считал черты лица и внешние проявления красоты ли, уродства ли, такими же малозначительными, как смена погодных условий.

— Наверное, мама бы меня теперь не узнала… — задумчиво сказала девочка.

— А где она, кстати? — спросила та, у которой в носу, когда та вдыхала, шевелились волосы. Соседка её тут же перебила:

— Этот человек ведь не твой отец, верно? Ух… страшный, как вепрь.

— Мы вместе путешествуем, — сказала Ева спокойно. — Я ему помогаю.

У женщины с волосами в носу взгляд был такой, что, казалось, она может одним лишь им спустить с тебя кожу не хуже, чем с луковицы. Ева подумала, что ей, должно быть, столько же лет, сколько и маме.

— Наверное, этот гигант тебя похитил, — сказала она в сильнейшем возбуждении. — Мы должны сообщить управителю…

Ева, повинуясь какому-то внутреннему порыву, сделала шаг вперёд. Взяла за женщину за запястье, которое запульсировало, забилось у неё под пальцами, как пойманная птаха.

— Меня прогнали из дома. Не знаю, где был дом у моего Эдгара, но думаю, его тоже прогнали. Не только я — он сам как брошенный ребёнок.

Она не старалась разжалобить этих женщин, она просто хотела донести до них, что великан внутри не такой страшный, как снаружи. Но старшая и, похоже, главная женщина внезапно превратилась в змею. Шея её вытянулась, на спине выпятился горб, ровно такой же, какой появляется, когда гадюка принимает боевую стойку.

— Этот бездомный народ может похищать детей для чёрных месс, которые проводят они для хулы на Христа и во славу тёмного князя. Уж я-то знаю…

— Что мы будем делать? — спросила другая.

— Скажем управителю? — подхватила третья.

— Скажем всем! — отрезала старшая, вырвав, наконец, руку из хватки девочки и потирая места, которых касались подушечки её пальцев, так, будто там остались ожоги. — Этому уроду самое место болтаться на осине, а не калечить людей своими дремучими познаниями.

Ева со всех ног бросилась к Эдгару.

— Нам нечего боятся, — сказал великан, торопливо упаковывая свои пожитки. Скальпель, не отряхнув от щетины последнего клиента, он завернул в тряпицу и запихал в сумку.

— Тогда почему ты так торопишься? — спросила Ева. Казалось, кожа великана сейчас полопается на плечах и ляжках от внутреннего напряжения.

Эдгар не ответил. Не успел последний клиент допить в питейном заведении, рядом с которым они расположились, заказанную им кружку эля, как они уже выезжали на дорогу. Лошадь похрюкивала, слизывая соль с ремешков удил.

— Те женщины казались сначала такими добрыми, — Ева раздувала от возмущения ноздри. Чувство такое, будто ты, юркая рыбка, успела выпутаться из сети прежде, чем она со всем уловом выползла на сушу. Как огромная, доисторическая улитка. — Спрашивали, когда я родилась. А потом… сказали, что тебя стоит вздёрнуть на осине.