Иная

— Ари, это я. — Голос у Майкла звучал по-прежнему нервно. — Я не могу говорить.

— Что у вас творится?

— Агент Бартон здесь. Он приходит каждые пару месяцев, проверяет. Я сейчас звоню из гаража, со своего мобильника. Я убрал твой номер из памяти определителя.

Значит, Макгарриты наконец обзавелись более современными телефонами.

— У тебя все в порядке?

— Ага, нормально. Ты где?

— Я у мамы. Здесь очень хорошо.

— Ладно, ладно. Не говори мне, где ты. Бартон продолжает спрашивать про тебя, так что лучше мне не знать.

— Он спрашивает обо мне?

— Ага. Понимаешь, из-за того, что случилось с твоим отцом и всего…

— Что случилось с моим отцом?

Тишина в телефоне обрела плотность.

— Майкл!

— Ты хочешь сказать, ты не в курсе?

— Я не разговаривала с ним с тех пор, как уехала. Что стряслось?

Очередная пауза, еще более напряженная. Затем фраза, настолько торопливая и путаная, что я ничего не поняла.

— Неслышно! Повтори!

— Он умер. — Слова накатывали на меня бессмысленными звуковыми волнами. — Ари, твой отец умер.

В какой-то момент вошла мама и забрала у меня трубку. Я держала ее, не слушая, сидя на полу. Словно издалека я слышала, как она разговаривает с Майклом, но слова не отпечатывались в сознании. В ушах стоял белый шум — всеобъемлющий звук и полное его отсутствие, — и в голове у меня было пусто.

Меня разбудил запах благовоний. Я не могла определить аромат — смесь трав, некоторые из них я узнала — лаванду и розмарин.

Открыв глаза, я увидела дым. Он исходил не от благовоний, а от кучки растений, сложенных на железную жаровню. Едва ли не на всех плоских поверхностях в комнате горели свечи — под сотню белых колонн с мерцающими огоньками наверху. Однако в комнате было прохладно, потолочный вентилятор лениво вращался. Я могла поклясться, что слышала пение женских голосов, но в комнате было пусто.

Должно быть, я закрыла глаза, потому что в комнате теперь находилась Дашай. На ней было белое платье, а волосы убраны под белый шарф. Она сидела на краю моей кровати и кормила меня прозрачным бульоном с перламутровой ложечки. Я ела, не чувствуя вкуса, молча.

Она улыбнулась и ушла. На кровать вскарабкалась Грейс, умылась и лизнула мне руку.

Некоторое время спустя я опять проснулась. Свечи горели по-прежнему. У кровати сидела мама и читала. Лицо ее в сиянии свечей напомнило мне картину, висевшую у Макгарритов в гостиной и называвшуюся «Матерь скорбящая»: женщина в профиль, лицо спокойное, но печальное, в синем плаще с капюшоном. Я снова уснула, а когда проснулась в следующий раз, барвинковые стены пестрели солнечными бликами. Таким образом, я вернулась в мир живых. Потом мне рассказали, что я провела «в коматозном состоянии» почти неделю.

Все это время мама с Дашай были очень заняты. Постепенно, по мере того как я крепла, они рассказали мне, что они делали.

Вампирская сеть, как я узнала, работает примерно как подземная железная дорога. Когда вампир попадает в беду, другие предоставляют ему транспорт, еду и убежище. Связные моей матери также тайком переправляли спасенных животных подальше от всякой угрозы и обменивались товарами и услугами по бартеру. Но в первую очередь шел обмен информацией.

Друзья мае в Саратога-Спрингс рассказали ей, что сообщение о папиной смерти появилось в местной газете — они переслали ей копию по электронной почте. Он умер от сердечного приступа. Тело его было кремировано, а прах захоронен на кладбище «Грин-ридж». Друзья прислали ей по электронной почте фотографию могилы. Дом они тоже сфотографировали, на переднем газоне четко виднелся знак «продается». Кто-то обстриг всю глицинию, оплетавшую боковое крыло, и теперь дом выглядел уязвимым, голым.

Мама не стала показывать мне все фотографии сразу, дабы избежать слишком эмоциональной реакции. Но трудно было сдерживать чувства, особенно когда я впервые взглянула на снимки. Изображение покинутого дома шокировало меня не меньше, чем вид черного мрамора надгробья. РАФАЭЛЬ МОНТЕРО, было написано на нем, а ниже — цитата: GAUDEAMUS IGITUR JUVENES DUM SUMUS. Дат не было.

— Что означает эта надпись? — спросила Дашай.

— «Так возвеселимся же, покуда молоды», — перевела мае.

Я и не знала, что она читает по-латыни. Она обернулась ко мне.

— Он иногда произносил эту фразу в качестве тоста.

Фотография была сделана с близкого расстояния, и на переднем плане стояла какая-то бутылка.

— Что это? — спросила я у мае.

— Похоже на верхнюю часть бутылки из-под какого-то ликера, — ответила она.

— Странная вещь на могиле, — заметила Дашай. — Может, хулиганы оставили.

Я полулежала в кровати на подсунутых под спину подушках. Харрис сидел на другом конце постели, раскрашивая раскраску. Мама отложила переправку обезьян в заповедник в надежде повеселить меня. В ту неделю, захоти я слона, уверена, она бы его раздобыла.

— Мае, — сказала я. — Не могла бы ты написать своим друзьям и попросить их сделать еще несколько фотографий? И спросить у них, кто подписывал свидетельство о смерти?

Мама подумала, что состояние у меня тяжелое, может, я даже брежу, но я послала ей в ответ громкую и ясную мысль; «Я не верю, что он умер».

«Ты не хочешь в это верить», — подумала она.

«Если бы он умер, я бы почувствовала». — Я скрестила руки на груди.

«А это уже штамп», — подумала она. Затем заблокировала свои мысли и сказала:

— Прости.

— Я прожила с ним рядом полных тринадцать лет, — сказала я. — А ты нет.

Она поморщилась. Затем повернулась и вышла из комнаты.

Пока она отсутствовала, Дашай поделилась со мной своей версией папиной смерти: его убил Малкольм. Мама рассказывала ей о нем, и она считала его воплощением зла.

— В некрологе говорится «сердечный приступ»! — возмущалась она. — Это может означать все, что угодно. Ни разу не слышала, чтобы хоть у одного из нас случился сердечный приступ, за исключением сама знаешь чего. — Она сжала левую руку в кулак, выставив большой палец, а правой изобразила молоток.

— Люди по правде забивают кол в сердце? — Отец не внес ясности в этот момент.

— Говорят, раньше такое случалось. — Судя по голосу, Дашай не была уверена, что ей следует обсуждать эту тему. — Иногда, понимаешь, людям не приходит в голову ничего лучше. Невежественный народ берет себе в голову, что кто-то — вампир, а затем они решают избавиться от этого кого-то. — Она нахмурилась. — Я недолюбливаю людей. Не побывай я сама человеком в свое время, вообще не видела бы смысла в их существовании.

Она отвернулась от меня к Харрису.

— Слушай, а хорошо получается, — сказала она ему.

Харрис раскрашивал морского конька лиловым, причем почти не вылезал за линии. Раскраска состояла из различных обитателей моря. Осьминога и морскую звезду он уже раскрасил. Я подвинулась заглянуть ему через плечо и уловила его мятное дыхание (он чистил зубы дважды в день). Мне хотелось, чтоб он никогда не уезжал.

— Где Джоуи? — спросила я.

— Дремлет на крылечке. Как обычно. — Дашай была о Джоуи невысокого мнения. — Что ж, Ариэлла, сегодня ты гораздо больше похожа на себя. Наверное, тебе гораздо лучше.

— Надеюсь. — Я снова уставилась на фотографии. — Как по-твоему, что сталось с нашими книгами и мебелью и прочим добром?

— Хороший вопрос. — Она поднялась и потянулась всем телом. — Не знаю, но спрошу.

Получение ответов заняло несколько дней, и за это время мне надоело болеть. Я начала ходить по дому, затем по двору. На южной стороне дома мама посадила темно-синие гортензии и свинчатку. Когда я видела их в последний раз, это были просто зеленые кусты, но за неделю моего отсутствия в этом мире они расцвели. Я признала их по фотографиям из книжки, которую мне дала мама. Воздух пах гипнотически сладко из-за ночного жасмина и соцветий апельсиновых и лимонных деревьев. Во Флориде трудно предаваться унынию, подумалось мне.

Но потом я направилась по тропинке, до тех пор не исследованной мною, и обнаружила сад совсем иного рода. Розы вились по шпалерам, окаймленным алтеем и львиным зевом. По граням фонтана, выполненного в форме обелиска, стекала вода. Клочок земли обрамляли высокие травы. Все в саду было черное: цветы, травы, фонтан, оплетавшие фонтан лозы, даже вода в нем.