Стеклянные книги пожирателей снов

— Это… я тут слышал… я видел у принца… шрамы… Процесс…

— Процесс? — Д'Орканц от волнения дал петуха, но тут же взял себя в руки. — Да, конечно же, принц… вы наверняка поговорили с ним, он наверняка был в таком состоянии, что ничего не мог скрыть. Это достойно сожаления.

— Вы должны понять, что в этом деле для меня на первом месте — защита принца, и мой долг добросовестного врача… и если это, — Свенсон сделал движение рукой в сторону женщины, чья бледная кожа чуть ли не светилась в свете лампы, — та опасность, которой вы подвергали Карла-Хорста…

— Я ничему его не подвергал.

— Но…

— Вы не знаете сути дела. Прошу вас, давайте говорить о женщине, доктор Свенсон.

От резкости его тона все вопросы застряли в горле Свенсона. Он отер пот с лица.

— Если вы читали мою статью так внимательно, что даже запомнили мое имя, то вы и сами все знаете. У нее все симптомы человека, вытащенного из ледяной воды, скажем, в зимней Балтике, после долгого в ней пребывания. При определенных температурах функции тела заметно замедляются, что может быть смертельно для организма, но может и оказывать консервирующее действие. Она жива, она дышит. Я не знаю, обратимы ли повреждения, полученные ее мозгом. Как не могу и сказать, очнется ли она когда-нибудь от этой… зимней спячки… И все же я… я должен спросить об этих отметинах на ее теле… что бы с ней ни сделали…

Д'Орканц поднял руку, и Свенсон замолчал.

— Можно ли что-нибудь сделать сейчас, доктор, — вот в чем вопрос.

— Нужно держать ее в тепле. Нужно дать ей выпить чего-нибудь теплого. Я бы предложил массаж, чтобы улучшить циркуляцию крови… все периферийно… но обратимы или необратимы повреждения, я сказать не могу.

Граф д'Орканц помолчал. Его чашка кофе так и осталась нетронутой.

— Еще один вопрос, доктор Свенсон… возможно, самый главный.

— Да?

— Видит ли она сны?

Свенсон был поражен вопросом, потому что в тоне графа прозвучало не только сочувствие — за внешней озабоченностью слышалась нотка холодного любопытства. Ответил Свенсон осторожно, бросив взгляд на кровать с балдахином.

— У нее постоянно движутся зрачки, но это не кататония… она без сознания, но не исключено, что в ее мозгу… возможны какие-то сновидения… возможен бред… возможно спокойное состояние.

Граф д'Орканц ничего не сказал, погрузившись на несколько мгновений в задумчивость. Потом он вернулся к реальности, поднял глаза.

— А теперь… Что же мне делать с вами, доктор Свенсон? Свенсон стрельнул глазами в сторону вешалки и шинели, в кармане которой лежал пистолет.

— Я ухожу…

— Вы останетесь там, где вы есть, доктор, пока я не решу иначе, — резко прошептал граф. — Вы мне помогли… и я бы хотел вознаградить подобное содействие. И тем не менее вы явно противостоите интересам, которые я должен блюсти.

— Я должен найти моего принца.

Граф д'Орканц тяжело вздохнул.

Свенсон искал какие-нибудь аргументы, но не знал, о чем ему можно, а о чем нельзя говорить. Он мог бы упомянуть Аспича или Лоренца, мадам ди Лакер-Сфорца или майора Блаха, он мог бы упомянуть карточку синего стекла, но сделает ли это его с точки зрения графа более полезным или более опасным? Было ли у него больше шансов остаться в живых, если он будет демонстрировать просто слепую верность принцу? Он не мог видеть, что происходит за стенами оранжереи, из-за того, что мерцающий свет отражался от стекла, а потому не знал, где находятся охранники. Даже если бы ему и удалось добраться до пистолета и вывести из игры д'Орканца — а тот, судя по его внушительной фигуре, был чрезвычайно силен, — то как ему справиться с остальными? Он не знал, где находится, он устал, у него не было безопасного места, где передохнуть, и он по-прежнему ничего не выяснил о местопребывании принца.

Свенсон посмотрел на графа.

— Вы не возражаете, если я закурю?

— Возражаю.

— Да?

— Ваши сигареты в вашей шинели, ведь так?

— Да.

— И скорее всего, рядом со служебным револьвером, которым вы размахивали немного раньше. Вам не кажется, что с того времени произошло много событий? Мы бы оба выглядели довольно комично, если бы последствия всех этих событий не были столь кровавыми. Вам приходилось убивать, доктор?

— Боюсь, что многие умерли под моими руками…

— На операционном столе — да, но речь о другом… как бы вы себя ни изводили укорами, это не ваша вина, и вам это известно. Вы прекрасно понимаете, о чем я вас спрашиваю.

— Да. Приходилось.

— Когда?

— В Бремене. Человек, который лишил невинности юную племянницу герцога, был так отвратителен. Я заставил его выпить яд. Я не горжусь случившимся. Только идиот стал бы этим гордиться.

— Он знал, что пьет?

— Нет.

— Я уверен, что кое-какие подозрения у него были.

— Возможно.

Свенсон вспомнил красное лицо того типа, сухие хрипы в его горле, закатившиеся глаза; потом Свенсон, чувствуя едкий запах желчи из его рта, вытащил из кармана упавшего на пол человека уличающие его письма. Это воспоминание преследовало его. Свенсон протер глаза. Ему было жарко — даже жарче, чем прежде, — атмосфера в оранжерее и в самом деле была удушающая. Во рту у него пересохло; он ощутил внезапный приток адреналина, посмотрел на графа, на пустую чашку кофе, потом — сколько времени ему потребовалось, чтобы повернуть голову? — на полную чашку графа на столе. Стол вдруг оказался над ним. Он упал на колени, смутно осознавая, что не почувствовал удара. Голова у него закружилась. Темная теплая волна сомкнулась над ним, и он исчез.

Он открыл глаза в темноте — назойливая тревога достучалась до него сквозь теплую шерстяную завесу сна. Он моргнул. Веки у него налились свинцом — не удержать, — и он снова сомкнул их. Но что-то пробудило его опять; все его тело сотрясалось, и теперь он воспринял больше из того, что говорили ему его чувства: грубая деревянная поверхность, соприкасавшаяся с его кожей, запах пыли и масла, звук колес и стук копыт. Он лежал в задке повозки, видя прямо перед собой в почти полной темноте занавеску. Повозка двигалась по булыжной мостовой, и тряска разбудила его раньше, чем он проснулся бы сам по себе. Он протянул правую руку и прикоснулся к материи над ним. Во рту и горле у него пересохло, в висках стучало. Не без удовольствия понял он, что жив, что по какой-то причине граф пощадил его. Он принялся тщательно ощупывать все вокруг. Конечности его затекли, но реагировали на прикосновения. Под головой у него лежала его скомканная шинель, но револьвера в кармане не было, хотя стеклянная карточка осталась на месте. Он протянул руку подальше и отдернул ее, почувствовав ногу в сапоге. Закатив глаза, Свенсон подумал: сколько же мертвецов оказалось на его пути всего за один день? Привыкнуть к этому было нелегко, но доктор с мрачной решимостью продолжил свои изыскания — труп лежал с ним валетом: ноги рядом с его головой, и Свенсон двинулся вверх по телу, нащупал брюки с толстым боковым швом, то ли лампасом, то ли тесьмой. Он поднимался вверх по ноге, пока не нащупал руку. Мужская рука, холодная как лед.

Повозка снова повернула, и Свенсон своим усталым разумом попытался определить, лежит он головой в направлении движения или нет. Он не мог этого сказать — экипаж двигался так медленно и по такой неровной поверхности, что Свенсон чувствовал только одно — тряску. Он поднял руку и уткнулся в деревянную перегородку, нащупал то место, где она соединялась с бортом экипажа, и обнаружил, что там нет ни скоб, ни болтов… Могло такое быть на задке? Если да, то его уложили близко к свободе — нужно только перебраться через бортик, даже если для этого придется разрезать материю, вот только есть ли у него что-нибудь, чтобы ее разрезать? С гримасой отвращения он принялся ощупывать карманы лежащего рядом человека в форме — сначала карманы мундира, потом брюк, но они оказались пусты. С чувством гадливости он нащупал воротник, и тут его пальцы наткнулись на бляху со знаками различия. Полковник. Свенсон заставил себя прикоснуться к лицу человека — толстая шея, усы, а потом едва ощутимая неровность вокруг глаз. Рядом с ним лежал Артур Траппинг.