Служитель египетских богов

— Может быть, он согласится прогуляться со мной? — предположила Мадлен. — Прогулка ведь тоже отдых.

Яантье склонила голову набок.

— Все лучше, чем прятаться от приличных людей, — решила она и лукаво прищурилась. — Он тоже порядочный человек. И кстати, очень хороший, хотя сейчас и не в духе.

— Догадываюсь, — кивнула Мадлен. — И буду с ним терпелива.

— Вот и прекрасно, — пробормотала довольно голландка. — Я знаю, что вы не захотите его огорчить, и полностью вам доверяю.

— Благодарю, — сказала Мадлен и добавила: — Постарайтесь заботиться о себе не меньше, чем о тех, кто обращается к вам за помощью. Иначе никакой пользы не будет. Ни вам, ни кому-то еще.

— Сначала я управлюсь с двумя ребятишками, — решительно заявила Яантье, — а потом посмотрю. — Она поспешила к дверям, ведущим в приемный покой, на ходу поправляя свою медицинскую шапочку.

Мадлен вошла в сад и тотчас же обнаружила, где скрывается Фальке. К укромной скамейке ее привело не только зрение, способное игнорировать тьму, но и запах подсыхающей крови, смешанный с ароматом жасмина.

— Кто тут? — спросил немец, не оборачиваясь.

— Я, — сказала она и застыла.

— О Господи, — прошептал Фальке. Мука его была так велика, что, несмотря на отчаянные попытки подавить подступавшие к горлу спазмы, он разрыдался.

Она положила руки ему на плечи, прямо на кровавые пятна.

— Фальке…

— Уйдите, уйдите, — прерывисто выдохнул он.

— Нет.

Он яростно выругался.

— Вы не можете всех спасти, — тихо сказала Мадлен. Она провела рукой по его волосам. — Такое никому не под силу.

— Но они приходят ко мне. Они верят в меня. — Фальке дернулся, но безуспешно, ибо хрупкие женские руки, его удерживавшие, словно окаменели.

— А если бы вас тут не было, к кому бы они приходили?

Вопрос повис в воздухе. Мадлен обошла скамейку и села с ним рядом.

— Послушайте, Фальке, — ласково заговорила она. — Вы ведь не ангел, обладающий целительной силой. Ни один человек не является таковым.

Он взглянул на нее, в его синих глазах светилось отчаяние.

— Я врач. Я дал клятву лечить людей.

— Вы и лечите многих… рискуя собственной жизнью. — Голова Мадлен пошла кругом. Она вдруг потеряла нить рассуждений. Ох, сколько на нем крови, — билось в ее мозгу — сколько крови! Сколько на нем крови… пропадающей зря.

Фальке, увидев ее смятение, отшатнулся.

— Не смотрите, — сказал он, закрываясь руками.

— Потеря такого количества крови, — услышала Мадлен собственный голос показавшийся ей чужим, — означает, что ваш пациент был все равно обречен. Жить с опустевшими венами невозможно.

— Да, — с трудом выдавил Фальке. — Все дело в ребрах. Они повредили легкие, и одно из них… проткнуло крупный сосуд. Я не знал… — Фальке прижал руку к губам. — Я не знал, клянусь Богом, что оно проткнуло сосуд. Иначе я не стал бы его вправлять. Понимаете, просто не стал бы!

— Но вы сделали это, — глухо сказала Мадлен. — Вы сдвинули с места ребро, и открылось кровотечение, остановить которое было практически невозможно.

— Да. Да! Кровь была всюду. На столе, на стульях, даже на потолке. А в результате… — Он с трудом сглотнул.

— Фальке, — прошептала Мадлен и обняла его, жадно и крепко.

— Ваше платье…

— Кровь почти высохла, — отмахнулась она. — А если даже и нет, не имеет значения. Поцелуйте меня.

Он припал к ней, он вцепился в нее, как утопающий в брошенный с берега сноп тростника. Поцелуй был жарким, он длился и длился. Мадлен пошевелилась только тогда, когда его объятия ослабели.

— Мне не следовало это делать. — Фальке хотел было отстраниться, но, к своему изумлению, понял, что это не в его власти.

— Отчего же? — спросила Мадлен, целуя его в висок. — Я целый год мечтала об этом.

Он в ужасе уставился на нее.

— Об этом?

— Я не имею в виду кровь и усталость, о нет! — поспешила ответить Мадлен, слегка забавляясь. — Мне, конечно же, больно видеть вас в таком состоянии, но… Как вы думаете, что чувствует, подходя к роднику, человек, горло которого ссохлось от жажды?

— Что? — Фальке смотрел на нее как завороженный. — О чем вы, Мадлен?

Она не могла рассказать ему все. Только не теперь. Когда-нибудь позже.

— Я имею в виду, что слова любви хороши, но мне этого мало. И в поцелуях есть своя острота, но этого недостаточно тоже.

— Мадам…

— Мадлен, — возразила она. — Я хочу осязать вас. Не только пальцами, но и всей кожей.

Фальке, заглянув ей в глаза, сделал последнюю отчаянную попытку отстраниться.

— Я… ничего не могу вам предложить.

— Мне не нужны ни ваше имя, ни ваше состояние, Фальке. Мне нужны вы. — Мадлен помолчала. — Я не распутница и не продажная девка. И не испытываю влечения ни к одному из мужчин. — Это было почти правдой, ибо ее страсть к Сен-Жермену относилась к разряду несбыточных устремлений, а Фальке… Ах, Фальке… Она хотела его.

— Но женщина вашего положения, — запинаясь, завел свое немец, — должна заботиться о своей репутации…

— А кому вы расскажете? — перебила она.

Он опешил.

— Естественно, никому.

— Ни единой живой душе?

— Ни единой.

— Ну, а я и тем более.

Мадлен взяла руки этого большого ребенка в свои и принялась покрывать их поцелуями.

— Ох, — поморщился он. — Мои руки. Они же…

— Мне все равно, — тихо сказала она. — Будь они в грязи, в саже или в чем-то еще, мне все равно. Это ведь ваши руки.

Взгляд фиалковых глаз затуманился, потом посветлел, потом сделался испытующим.

— Неподалеку от вашего дома есть старое, но еще крепкое здание. Гюрзэн говорил, что некогда там отдыхали паломники. Сейчас оно пустует. И может послужить нам приютом.

Фальке вздохнул.

— Паломники где попало не останавливаются. Думаю это место в каком-то смысле освящено. И если мы собираемся… — Он понял, что первым высказал крамольную мысль, и осекся на половине фразы.

— Если мы собираемся стать любовниками, — спокойно договорила Мадлен, — то лучшего места нельзя и желать. Кроме того, — поспешила продолжить она, сообразив, что подобное рассуждение может его покоробить, — в последние годы туда никто не наведывается. Пути паломников, видимо, изменились, тогда как наши вот-вот сойдутся. — Мадлен поднялась со скамьи. — Идемте. Я не могу больше ждать.

Фальке медленно встал и тут же обнял ее, словно боясь пошатнуться.

— Вам не пристало так говорить, а мне не пристало слушать.

— Чепуха, — отмахнулась Мадлен и деловито спросила — Возле конюшни, кажется, есть калитка, которой никто не пользуется? — С виду такая собранная и решительная, она не смела взглянуть ему в глаза, опасаясь прочесть в них отказ.

Он крепко обнял ее за плечи и повел в глубину сада, потом приостановился и чмокнул свою пленницу в лоб.

— Я… немного побаиваюсь.

Мадлен коротко усмехнулась.

— Я тоже, — сказала она.

Фальке нахмурился.

— Нет, я не о том Меня волнует, что будет после. — Не зная, как выразить свою мысль, он попытался отделаться шуткой: — Вдруг ты потом скажешь, что я принудил тебя силой.

— Не скажу, — пообещала она. Взгляд ее прояснился, а на губах заиграла улыбка. — Во-первых, это практически невозможно, а во-вторых на судебном разбирательстве обязательно выяснится, что принудила тебя именно я.

— Ничего подобного, — сказал Фальке и зашагал дальше, наслаждаясь прикосновениями ее бедер.

— Тогда уболтала, — засмеялась Мадлен и вдруг притихла, ощущая, как в ней поднимается страх. Сейчас, конечно, все идет хорошо, но… Что, если он не захочет принять ее целиком? Он ведь наверняка поостерегся бы вступать с ней в интимную связь, если бы знал ее истинную природу.

— Что с тобой? — Фальке уже тянулся к массивной задвижке, укрепленной на металлической створке калитки, но, ощутив что-то неладное, тут же отдернул руку.

Мадлен взглянула ему в глаза, не желая ничего от него скрывать и сознавая, что это, увы, невозможно. Должно пройти какое-то время, а уж тогда…