Наркоза не будет!

— Правда, Питер похож на справочник по достопримечательностям Европы? Ты был в Париже?

— Был, — как само собой разумеющееся сообщил Ринат.

— И как там?

— Хорошо. Даже не смотря на то, что полно вонючих черных и арабов. Они заполонили Париж, как тараканы.

— А я все детство мечтала побывать в Париже. «Ротонда», «Мулен Руж», «Абсент», Ван-Гог, Лотрек, Пикассо, Дега… Мне кажется, это было так великолепно. Так волшебно. Как сейчас. Правда сейчас тут волшебно?

— Правда… — согласился Ринат неожиданно мягким голосом. — Басё написал очень хорошую хокку, почему-то сейчас я вспомнил ее. «Торговец веерами принес охапку ветра. Какая жара.»

Коша засмеялась и повторила завороженно:

— Охапка ветра…

— Что ты… колешься? — подобрал Ринат слово и, улыбнувшись первый раз за день, протянул руку.

Они поднялись по железной, пружинящей под ногами лестнице на саму площадку обозрения и остановились теперь на восточной стороне.

Через площадь, пересекая ее крест накрест в разные стороны, торопились человечьи фигурки. Мент остановил доходягу жигуленка и, тронув кончиками пальцев край фуражки, выудил оттуда неловкого водилу.

Охапка ветра.

Что она колется? Как объяснить? Отвечать не хотелось. Все равно бы не понял. Просто сейчас стало так же как в тот самый первый, самый клевый день. Когда они были на крыше мастерской. Ринат не улыбался ей с того самого первого дня.

Губы были прохладными. Коша прикоснулась к бедру любовника так, чтобы он почувствовал — под платьем ничего нет. Ветер снова махнул пушистым хвостом.

Коша задохнулась и вцепилась рукой в брюки Рината, торопя его заполнить пустоту своего тела. Или души? Возможно это душа вытекала из тела — из того отверстия, которое постоянно требовало присутствия в нем Рината?

Горячий потный ключ впился в ладонь. Сладкое отчаянье томило сердце. Безнадежная нежность терзала тело. Коша старалась не поскользнуться, цепляясь пальцами то за прут ограждения, то за нагретую солнцем колонну галереи. И душа сварочными искрами рассыпалась, затмевая закат. О! Это последнее обреченное содрогание!

Носовой платок порхнул белой бабочкой и зацепился за крепление фонаря.

Вот и все.

Равнодушие удивительно быстро и прочно устанавливалось на лице голубоглазого «ангела».

Они спустились вниз, и Ринат быстро направился к площади Труда, чтобы сесть там на трамвай и ехать к себе. Коша не успевала за ним. Ринат не сказал, хочет ли он продолжить приключение или уже все. И они теперь должныи быть отдельными. И строить отдельные планы. Или… Или.

Внезапно Коше стало лень — с какой стати она должна за ним нестись, как Пятачок? Она пошла медленнее. «Я просто в трубе. — думала Коша. — И мне все кажется. И я сама себе кажусь.» А на самом деле все это — бесконечная труба Исаакиевской лестницы.

Синеглазый «ангел» не почувствовал, что она отстала.

А Коша отстранено смотрела, как любовник отодвигается в пространстве. И та пуповина, которая держала их вместе, вдруг перестает быть упругой мышцей, а превращается сначала в сиреневую перламутровую кишку воблы, потом в нитку жвачки и неожиданно легко разрывается.

Между ними двинулся застоявшийся на светофоре транспортный поток.

Какой-то уж очень увесистый, подошел троллейбус. Воняет. Что-то очень воняет. Она оглянулась, ища причину и увидела, что вступила в собачью колабаху. Начала оттирать и чуть не сорвала подошву о решетку канализации. Провела напоследок по зеленой траве газона.

Троллейбус заскрипел, но Коша успела, уже на ходу, вскочить в заднюю дверь.

Из окна было видно — Ринат оглянулся, постоял минуту в недоумении, повернулся и пошел дальше.

Она не могла выбрать ничего внятного из всех состояний, которые клубились в ней и были доселе известны. Появилось странное чувство, что она хочет чего-то, чего не хочет. Или не она. Коша долго пересаживалась с троллейбуса в троллейбус, находя удовольствие и успокоение в смене уличных картинок за окнами. Движение убаюкивало, соединяло с людьми и городом, сохраняя безопасное расстояние, отграниченное плотным стеклом. Вот бы и с этими любовниками так же. Через стекло.

Ближе к ночи, когда город начал уже превращаться в картонную декорацию, Коша снова оказалась у моста за Дворцовой площадью. Тут как всегда, сквозило.

Коша положила надоевший ключ на шершавый прогретый солнцем гранит, легла животом на парапет и погрузилась взглядом в дьявольскую темноту Невы. Маята исходила от воды. Нева была словно вспухшая вена винтовщика, искала выход и не находила, тычась могучими боками в гранитный плен. Сонмы зыбких русалочьих лапок и спутанных косм томились, вскипая в темной воде. Но Петр был равнодушен к их дамской истерике, когда загонял в казематы набережных и каналов.

Вода текла вспять.

Пойти что ли к Черепу? Пойти.

Череп долго не открывал дверь. Не слышал — музыка орала на всю Петроградскую.

Тогда Коша спустилась вниз и, подобрав кусок кирпича, закинула его в окно Череповой квартиры. Раздался мат, грохот, потом показался Череп и махнул рукой, чтоб она поднималась.

Она прошмыгнула по лестнице, боясь нарваться на призрак студента. Позвонила.

— Открыто! — раздался изнутри голос Черепа.

Прежде чем войти, Коша все-таки оглянулась — студент печально раскачивался на перилах.

— Фак ю… — пробормотала Коша призраку и шмыгнула в дверь.

Череп выкрикнул из комнаты:

— Извини, я не смогу уделить тебе внимания. Мне нужно закончить заказ. Зато вечером привезут баблов. Хочешь — пойдем куда-нибудь. Я хочу оторваться сегодня. Он снова сел за пульт, как штурман НЛО, и забыл о ее длящейся рядом жизни.

Коша сварила себе турку кофе.

Залезла в холодильник и надолго зависла над его грустной пустынностью. Минералка и пепси. Со стаканом вернулась в комнату, легла на кровать со звездами и довольно долго просто смотрела в потолок без единой мысли в голове. Слушала новую композицию. В этой музыке было много розовых и зеленых ярких тонов. Будто джунгли, райские первозданные джунги, распахнулись перед Кошей. И она стала представлять себя крадущимся тигром. Она подумала, что не должна думать словами, потому что тигры не знают слов. Они, верно, думают желаниями, запахами и звуками. Верно у них в голове возникают какие-то странные узоры, где вместо осмысленных фраз — сочетания звуков, запахов и цветов. И они как-то умеют думать этими странными образами.

Наверное, они складывают из них какие-то головоломки или пазлы. И верно или не верно они приняли решение, они узнают в конце, когда ощутят на губах вкус чужой теплой крови.

Тигры должны при этом испытывать любовь, радость и никаких угрызений совести. Иначе они не будут повторять это действие… Они должны верить, что творят добро.

Вот как.

Череп закончил опус, снял уши, врубил на полную, потянулся, хлебнув из бутылки воды. Сел рядом на кровать.

— Как тебе?

Коша повернула голову.

— Хорошо. Мне понравилось. Это больше, чем то. То — было страшно. Хотя потом, когда она начинала звучать в голове мне как-то странно нравилось это. Но меня пугает то, что это так отчетливо, как будто на магнитофоне. Пугает-т-т-т-т. Меня вообще все пугает последнее время.

— В твоей голове все записано. Просто ты не можешь извлечь. Хотя ты права. Эти марки обостряют восприятие.

— Череп. А что ты ешь? — спросила она, отхлебнув кофе. — У тебя одна вода в холодильнике.

— Ем?! — Череп пожал плечами. — Не знаю, я не думал об этом. Хотя, возможно, что я уже ничего не ем. Мне кажется, что мне уже не нужно есть.

— А как же ты?

— Мне кажется, что я поглощаю энергию из воздуха. Во всяком случае, я чувствую это. Мне кажется, я изменился и стал другим.

Кошу не взволновала эта информация. Сейчас ее продолжала мучить нерешенная проблема любви.

— Череп, ты кого-нибудь любил?