Наркоза не будет!

Коша схватила кисть и полчаса в полузабытьи боролась с холстом, добиваясь подобия жизни.

Но у нее ничего не получалось. В цвете не было ветра, не было застывшего времени, не было шелеста песчинок и сияния света.

Измученная сосредоточением и недовольная результатом, она отшвырнула кисть и опять рухнула на диван.

Она долго смотрела на потолок, изучая выщербину, напоминающую какой-то иероглиф или тайный знак. Это была очень странная выщербина — волоски трещин образовывали нечто звездообразное, образованное пересечением нескольких неровных треугольников.

«На осыпи красные камни стояли, — прошептала она, следуя за круговым ритмом линий. — И слушали шепот скользящих песчинок…»

В этом было все — ветер, сияние света, прохлада воды и неподвижность времени. Это было похоже на заклинание, читая которое ты можешь остановить время.

Коша осторожно, стараясь не шевельнуть колесо времени, потянулась к карандашу и обрывку салфетки.

(Рита)

Рита почесала кончик носа и подумала, что ей необходимо прерваться. Надо прерваться и обдумать все это. Черепа, Лоера, музыку, которая звучит после того, как ее выключили. Трещины на потолке. Все это, конечно, литература.

Это — литература. Но в каждой литературе есть информация.

Она отнесла дневник в комнату. Теперь Роня с Кошей спали по стойке смирно в одноместной койке соседа. Заботливые. Для Риты освободили лежак.

А ей не до сна.

Аккуратно прикрыв дверь, Рита выбралась в коридор и отправилась исследовать этажи.

На черной лестнице она наткнулась на томящегося от непризнанности и голода молодого человека. Окинув беглым взглядом одежду, Рита поняла, что он — художник. Униформа у них, что ли? Серый обвисший свитер и джинсы. Никаких других вариантов.

Парень курил вонючую «Астру».

— Эй… хочешь хорошую сигарету? — она смотрела на него сверху с высоты лестничного пролета.

— А что я за это должен? Отдаться? — со смешком спросил куритель «Астры».

Рита усмехнулась и покачнулась не носках.

— Ты художник? — она медленно спускалась по ступенькам.

— Ну… допустим… И что?

— Да так… пытаюсь угадать. Вы тут все на тараканов похожи, не отличишь… актеры еще более менее следят за собой…

— Ну-у-у-у-у-у-у… — обиженной трубочкой вытянув губы, возмутился художник. — Тараканы говоришь? А ты чего тут среди тараканов тогда ищешь?

— Ха… обиделся! — Рита вздохнула и протянула ему пачку «Давидоф». — Кури, Пикассо… Я так пошутила, от скуки.

— Да? — художник изобразил подобие улыбки. — Давай! Попробуем твоего дерьма. — Он аккуратно затушил свою «Астру» так, чтобы потом можно было докурить, и взял сигарету. — Да-а-а. Неплохо. Ну и?

Рита вздохнула, усаживаясь на подоконнике. Помолчала минуту. Художник терпеливо ждал, что она скажет.

— За водкой сходишь? — спросила она, шурша в кармане бумажками.

— За водкой?… за водкой… ну, отчего же не сходить. Схожу. С горя или от скуки?

— По привычке, — Рита посмотрела ему в глаза и протянула деньги. — Давай скорее, а то мне тут без тебя будет грустно очень. Ты, наверно, сумасшедший. Все художники сумасшедшие.

— Сумасшедшие, — согласился он добродушно и, спрыгнув с подоконника, отряхнул костлявый зад. — А ты не хочешь в моей комнате посидеть? Здесь как-то… Правда у меня там сосед… хы-хы. Но он спит…

— Нет. Никаких соседей, только ты и я. — Рита выпустила дым и поторопила его. — Давай бегом… И попробуй только говно какое-нибудь взять! Я тебе устрою!

Парень с грохотом в два прыжка преодолел пролет и потопотал этажом ниже. Дважды хлопнула дверь, и звук шагов заметался в колодце лестничного пролета.

От скуки Рита стала читать надписи на стене, потом взгляд ее наткнулся на кучку использованных одноразовых шприцов. «На сцене не ширяться» — вспыхнула надпись в голове, потом проявилось хохочущее лицо Лоера. И ее снова потащило в мутные куски воспоминаний.

Больше всего ее сейчас мучил один вопрос. Лезть в дело Лоера, как она мысленно окрестила историю, или не лезть? По сути конечно это было дело Леры. Но про Леру информации было минимум. Зато рыжий любитель скарабеев вырисовывался в воображении Риты Танк довольно подробно. Было ясно, что во-превых, никакой он не крутой. Крутые перцы сами музыкантов не нанимают. Так. Администратор на побегушках. Лера, пожулуй, покруче его была бы. Во-вторых, все это связано с наркотой и сопутствующими товарами. Музыка, книжонки всякие про «путешествия» и «просветления», майки, сумки, джинсы. Наркотуризм. Что там еще? А в конце все равно одно и тоже — деньги.

Вернулся Пикассо.

— Так, может, пойдем в комнату? — спросил он, потирая красный нос.

— Успокойся… Колбаски взял? Голодный студент… Я, правда, тоже жрать хочу, как из пулемета. Молодец. Открывай, наливай.

Рита схватила кусок колбасы и жадно стала его жевать.

— Боже! Как я давно не ела! Колбаса — это круто! Наливай! Чего ждешь?

Пикассо оторвал зубами крышку и неровной струей наполнил два пластиковых стаканчика.

— За тебя! Мое солнце! Моя принцесса Диана! — он протянул руку, чтобы обнять Риту за талию.

Но Рита хихикнула на «принцессу Диану» и довольно крепко шлепнула его.

— Я не говорила хвататься, я говорила: «Выпить водки». Ты чувствуешь разницу, Пикассо? Давай! За тебя! — Она толкнула его стаканчик своим и хлопнула.

— А тебе не интересно, как меня зовут? — спросил Пикассо.

— Нет. Ты для меня всегда будешь Пикассо.

— Напрасно, — покачал головой Пикассо.

— Может, ты еще мне свои шедевры показывать захочешь?

— Ну… А что?

— Давай лучше еще выпьем. Я устала от графических тестов.

Пикассо обиделся, но водки налил. Угрюмо опрокинул в себя стакан, не зная что решить. От водки уходить не хотелось, но и гордость прищемило изрядно.

— Послушай! — сказал он не без резона. — Если мы будем пить, мы должны или трахаться или трендеть. Трахаться ты не хочешь, а говорить о живописи ты мне запрещаешь. А что тогда?

Рита несколько подобрела и, зевнув, передумала:

— Ладно, неси.

— Вот! Это другое дело.

Он опять скатился по лестнице и вернулся через пару минут с ворохом листов.

Протянув Рите свои шедевры, он вытянул из пачки еще сигарету и закурил.

Рита знала, что он сейчас нервничает, трепещет и кидает исподлобья выжидательные взгляды, пытяясь предугадать реакцию. Но она не спешила. Перебирала листы с выражением легкого пренебрежения. Вся стопка изображала баб. Голых баб. Декаденствующих, сиреневых и зеленоватых. В жемчугах, в роскошных складках тканей. Нереальные томительные отблески закатов и сумерек брезжили на этих листочках.