Человек-Хэллоуин

Они помолчали.

Потом Стоуни спросил:

— И с каким количеством «тараканов» предлагается мириться?

— Наверное, с тем, какое ты сам готов вынести, — ответила Нора. — Почему ты пришел этой ночью ко мне, Стоуни?

— Ты знаешь почему.

— Ты собираешься сбежать со своей девушкой и родить ребенка где-нибудь подальше? Украсть сбережения своей мамаши, чтобы вырваться из города на пару недель?

— Что-то в этом духе.

Нора вздохнула. Провела длинными пальцами по лицу. Потом похлопала ладонью по кровати рядом с собой.

— Иди сюда, сядь, Стоуни.

— Мне хорошо там, где я сижу.

— Ну конечно. Иногда я забываю, что ты почти взрослый. Помнишь, как ты был маленьким мальчиком и приходил сюда слушать мои небылицы? Мы сидели с тобой на коврике перед печкой или здесь, на одеяле, а иногда на крыльце… Какими прекрасными были летние ночи. Я рассказала тебе все известные мне истории. Все, что скопились за семьдесят лет.

Стоуни кивнул, потом подошел и сел рядом с ней на кровать.

— Да, я скучаю по тем временам, — продолжала Нора. — Стрелки часов нельзя повернуть вспять, но мне не хватает маленького мальчика Зато стрелки можно перевести вперед, если захочешь. Представь, каким ты будешь через пятнадцать лет. Тебе тридцать. Возможно, у тебя есть хорошая работа. Вы с Лурдес счастливы. Твоему сыну уже столько, сколько тебе сейчас. И вот он спросит у тебя: «Па, а как вы с мамой познакомились?» Что ты ему расскажешь? Как ты влюбился в его мать? Какой чистой была ваша любовь? Что ты никогда не любил ни одной женщины, кроме нее? О том, что мужчина делает то, что должен, в чем бы ни состоял его долг?

Стоуни глядел на свои ладони, лежащие на коленях, и молчал.

— Я не собираюсь читать тебе нотации. Оставайся у меня до утра. Когда придет Лурдес, вам нужно будет поговорить. Вам нужно будет подумать о своем мальчике или девочке и о том, что вы скажете своему ребенку, когда ему будет пятнадцать.

Стоуни поднялся и подошел к столу, чтобы сделать бутерброд с арахисовым маслом. Он поглядел в ночь за окном. Если бы здесь был телефон, он позвонил бы Лурдес и сказал, что сейчас придет и заберет ее. Он сказал бы ей, что правильно украл у матери эти деньги, их счастье стоит того, чтобы потом мучиться в аду. Оно стоит этого греха. Оно стоит того, чтобы разок солгать, украсть и притвориться, будто они все делают верно. Вселенная ждет от них этого. Вселенная создана для тех, кто берет, когда приходит время, для тех, кто выскакивает и хватает, если это требуется для счастья. Счастье превыше всего.

Он увидел свое отражение в окне. Оно сейчас не походило на отражение Стоуни Кроуфорда.

В крики ночных птиц в лесу влился далекий гудок поезда, ползущего из Мистика на север, в Провиденс. Температура понизилась до тридцати восьми градусов, пронзительный ветер срывал последние листья с деревьев на Хай-стрит, несся по прилегающим к ней переулкам. Дубы и клены цеплялись за свои пестрые листья, впереди их еще ждали схватки с первыми зимними ветрами с моря. Облака пробегали по лику луны, похожие на фату невесты, они скрывали ее красоту, оберегали ее невинность и придавали ей еще больше загадочности.

— Джонни Миракл!

Голос прогрохотал с набегающих туч.

— Джонни Миракл! — вновь прокатилось раскатом грома между деревьями, тянущимися к лунному сиянию.

Джонни Миракл стоял, дрожа, на Уотер-стрит, рядом с чайной «Синяя собака». Голос звучал и снаружи, и внутри его. Он грохотал громче любого прибоя, какой ему доводилось слышать.

— Что? — спросил он, задирая голову к небу. — Что?

Небо поглощало все звуки, вылетающие из его рта, пока его голос не сделался похожим на блеянье ягненка. Он оглянулся на проходившую мимо женщину с коляской, на пожилую даму, которая наблюдала за ним из-за рекламного щита конторы «Недвижимость Харпера». А, так они просто призраки! Уже поздно, никто не наблюдает за ним, на улице никого нет, но во всполохах молний он видел их, людей, стоящих там с разинутыми ртами… Он заморгал, и они исчезли, эти наблюдатели, соглядатаи тех…

Те были злыми, те были людьми, заставившими его сделать это. Джонни часто зажигал спички, чтобы прогнать их, поджигал кучи сухих листьев, поджигал урны с мусором, иногда обжигал себе пальцы. Огонь прогонял тех, огонь отпугивал тех. Он вечно набивал карманы и растоптанные башмаки коробками спичек, чтобы в случае необходимости разжечь огонь прямо перед носом у тех. Те настолько боялись огня, что временами это даже изумляло его. Бог говорил ему, огонь иногда очищает. Бог говорил, огонь побеждает тьму, а если кто-то и был темным, так это те.

Оставшись снова в од иночестве, в ночи, Джонни Миракл поднял к небу руки. Начали падать первые капли дождя. Он попытался зажечь несколько спичек, чтобы прогнать тьму, но дождь не позволил.

— Господи, Боже! — проблеял Джонни. — Что ты наделал?

И голос ответил ему, зашептал, защекотал ухо.

Этот голос всегда звучал внутри его.

Каждую ночь последние пятнадцать лет.

У него в голове образы всплывали и кружились, словно картинки в многоцветном калейдоскопе, накладывались друг на друга.

Человек с красными крысиными глазками держит его за руки, а он стоит в дверях церкви. Люди, собравшиеся в церкви, воздевают руки…

Он, мальчишка, поднимает взгляд на человека с красными глазками, который одет словно священник, но не совсем священник — не как те священники, которых он помнил…

Они приставляют лезвие к горлу ягненка…

Ему было семнадцать, он работал в мясной лавке — рослый, здоровый парень, готовый бросить вызов миру. Крауны заплатили за его обучение, и потом он стал жить у них в сторожке. Мир оказался страшным местом, и Стоунхейвен, дом его предков, был для него единственным прибежищем. А потом они повели его той ночью, ночью накануне Хэллоуина, ночью…

Картинки сделались более яркими…

Той ночью…

— Ты должен кое-что сделать, — сказал ему мистер Краун, расстегивая на Джонни рубашку, накрахмаленную белую рубашку, которую Джонни купил за двадцать долларов, заказав по почтовому каталогу. Диана была здесь, такая прелестная маленькая девочка, она улыбалась ему. Мистер Краун дал ему лист бумаги и велел лизнуть.

— Как марку, — сказал мистер Краун.

И Джонни лизнул бумагу, у которой оказался сахарный привкус. Потом он почувствовал себя как-то странно, лица перед ним начали превращаться в цветы, и все вокруг стало как в мультфильме.

— Лизни еще, — велел мистер Краун.

Тут кто-то прижал лицо Джонни к листу бумаги, и он приклеился к ней языком.

Кто-то произнес:

— Надо было просто намазать на кусочек сахара.

— Или сделать ему укол, — хихикнула какая-то женщина.

«О, — мысленно выкрикнул Джонни, — почему же я не взял с собой спички?! Я бы сжег их всех дотла, если бы у меня были спички. Я сжег бы их!»

— Заткнись, он мне как сын, — произнес мистер Краун, и от этих слов Джонни исполнился гордости. — У него все получится.

Только мистер Краун выглядел теперь как мистер Магу, а Диана — как сиротка Анни [16] с пустыми глазами, и некоторые люди, бывшие в часовне, вдруг стали похожими на персонажей из «Флинтстоунов» и «Ажетсоноб».

Джонни даже не сопротивлялся, когда ему велели снять еще и джинсы. Голубые джинсы будто растаяли на нем, стекли с его ног, словно морская, волна…

Он стоял голый в алтаре, а четверо из них удерживали сопротивляющуюся женщину…

Сопротивлялась ли она?

Точно?

Она в самом деле сопротивлялась?

Женщина начала мерцать, подобно ряби на позолоченной поверхности пруда…

Серебристая рыбка, скользнувшая под зеркальной водой…

Раздались крики, и он поглядел на ее рот.

Но эти крики издавала не она.

(Эта «она» была не она. Она была «ОНО».)

А крики издавали те персонажи из мультфильма, которые держали ее, их кожа начала чернеть и трескаться…