После заката

Неизвестно, способны ли думать мертвые мозги. Большой вопрос, способны ли они даже к самой банальной, присущей животным, хитрости. Когда на тебя идет охота, лучше такими вопросами не озадачиваться. Лучше оставить их будущим поколениям исследователей.

Но Кириллу, в панике мечущемуся по Загривью, казалось: мертвецы хитры, неимоверно хитры. Существенно уступая ему в скорости, они всякий раз преграждали путь, заставляя сворачивать, бежать в другую сторону, порой назад, терять выигранное расстояние и время…

(На самом деле все было не так. Если бы кто-то в тот момент взглянул на Загривье с высоты птичьего полета, обладая соответствующей ночной оптикой, картина предстала бы иная… Несколько десятков темных силуэтов двигались по деревне достаточно бессистемно, тыкаясь от одного дома к другому. Их притягивал запах живых, но одновременно отпугивали и отталкивали доносящиеся из-за запертых ставень звуки. На Кирилла мертвецы реагировали, лишь когда он оказывался достаточно близко. И все-таки в их хаотичном движении некая система просматривалась. Потому что на одном-единственном доме в Загривье ставен не было. И «музыка» в нем не звучала. Оказавшиеся поблизости мертвецы дальше уже не спешили, постепенно скапливались у дома Викентия Стружникова. А со стороны Сычьего Мха подтягивались запоздавшие…)

Как только выдавалась возможность, Кирилл стучал в двери, в окна, кричал, умолял впустить, угрожал, требовал, снова униженно умолял… Черт раздери, есть же тут нормальные люди?! Не замешанные в мертвячьей свистопляске?!

Похоже, нет таких…

Он не смотрел на часы, но казалось, что эти сумасшедшие пятнашки с трупами продолжаются бесконечно долго… Стоит подумать, как их завершить, раз уж мозг кое-как смирился с новой реальностью и вновь стал способен мыслить…

Поначалу мыслей не было… Ни одной… Лишь инстинктивное чувство: бежать, бежать, бежать… И он бежал… А сейчас практически не мог восстановить в памяти подробности того безумного бега. Не помнил, где потерял фонарь и швейцарский нож… Не помнил, как и когда лопнула под мышкой куртка… Куда делась барсетка с деньгами, ключами и документами, тоже не имел понятия…

Но до утра ему не пробегать… На свою беду, он слишком энергично пытался проснуться… Зацепил какой-то кровеносный сосуд. Не бедренную артерию, но достаточно крупный… И кровотечение продолжается до сих пор… Торопливо наложенный жгут из брючного ремня делу не помогает, постоянно сбивается… Рано или поздно кровопотеря сделает свое черное дело.

Так что думай… Главный твой козырь не ноги — мозги. Хотя нет, внутри мертвых черепов тоже что-то болтается… Скажем так: способные мыслить мозги. Думай…

В дом Викентия стремиться незачем. Туда сегодня наверняка стремятся слишком многие… Марина, без сомнения, уже получила свое, получила сполна и за всех — за него, за Калишу, за Клаву… Он и сам-то жив лишь потому, что волею случая встретил ночь вне дома-ловушки…

А ведь его спасла Клава, понял Кирилл. Мертвая Клава… Если бы не она — успел бы вернуться до пришествия болотных тварей, пусть и под ливнем… И сдох бы рядом с Маринкой.

Впрочем, пока не спасла… Далеко не спасла…

И надо что-то делать, если хочешь дожить до рассвета. Хватит бездумно метаться, искать помощь, которой нет и не будет.

Не для того их сюда заманили, чтобы помогать. Не для того сломали машину (кто б теперь в том сомневался?). Не для того убили Клаву — останься жива, спасла бы его по-настоящему, в домике-зомбоубежище, какое там «гнездышко любви», не смешите…

А теперь спасайся сам. Самостоятельно. В одиночку.

Вариантов немного. Собственно говоря, один. Убежать как можно дальше от Загривья, затаиться, залечь, как следует перевязать рану. И дожить до рассвета.

Убежать — но куда? Кто там говорил, что у беглеца сто дорог, а у погони — одна? Сюда бы этого умника, в Загривье, на одну ночку…

На запад и север нельзя, как раз через гриву прут с болота мертвяки… На юг, в поля? Опять тащиться через всю деревню… А ведь безучастие местных может оказаться не беспредельным… надоест упрямство беглеца, да и пальнут из дробовика в спину. Отложим вариант про запас…

Остается восток… Но там кладбище… Не стоит… Бутербродики крохотные, на один зубок…

И тут он даже сбился с ноги… Понял, что значили найденные Маринкой зубы… Не Викентий их вынимал да складывал… Ему их выдрали другие, уже мертвому. Обычай тут такой — хоронить без зубов.

Умно, ничего не скажешь… Предусмотрительно. Хотя можно, как Юрок-ангелочек — косточки колуном в мелкую крошку. Но это лишь с крысами. С родителями негоже…

…И все-таки он угодил к кладбищу, несмотря на то, что собирался обогнуть его дальним обходом, выйти к Рыбешке, пересечь ее вброд, затаиться где-нибудь на том берегу — хоть какое-то лишнее препятствие для бродячей нежити…

Не сложилось, выбранный путь преградили какие-то вовсе дикие буераки, кучи камней чередовались с глубокими рытвинами, но все неровности скрадывали густые заросли бурьяна, бежать невозможно, идти нормальным шагом тоже, даже медленно пробираться без фонаря проблематично…

Волей-неволей он оказался на холме, с которого открывался вид на погост. Слабый, вытягиваемый рефракцией из-за горизонта свет летней ночи не попадал туда, протяженная котловина тонула во мраке. Но вошедшей в поговорку кладбищенской тишины здесь не было и в помине. Ночь переполняли звуки…

Именно переполняли, сливаясь в один мегазвук. Не были слышны отдельные скрипы либо шорохи, в воздухе стоял ровный гул, идущий отовсюду и ниоткуда. Никакого движения во мраке различить не удавалось, но казалось, что движется сам мрак — пульсирует, перекатывается волнами. Кладбище жило своей жизнью — если такой глагол применим к месту, созданному для мертвецов и мертвецами населенному. Но, подумалось Кириллу, отдельных мертвецов тут и не было. Ни относительно свежих, сумевших выдраться из объятий земли и плутающих в лабиринте свастик… Ни истлевших, разложившихся, способных лишь слабо шевелиться в могилах… Не было. Огромный единый мертвый организм жил своей не-жизнью — единственную ночь в году, когда был способен к этому…

И вот тогда разум Кирилла дал трещину… Именно там и тогда… Непонятно, вроде бы мертвец, ползущий к тебе на карачках или шагающий во весь рост, — куда более разрушительное для психики зрелище…

Но, может, и нет тут ничего непонятного… Может, есть-таки польза от бесконечных фильмов-ужастиков — все, что может предстать глазу гнусного, мерзкого, отталкивающего, ты уже видел на экране и получил некий иммунитет…

А вот ауру таких мест киношники передавать не умеют. К счастью.

Как бы то ни было, мозг Кирилла дал трещину именно здесь и сейчас.

К речке он не пошел. Вломился в кусты дикого малинника, забрался далеко, как можно дальше от кладбища, не обращая внимания на колючки, раздирающие одежду и тело. Выбрал крохотную прогалинку, опустился на землю. Он дождется рассвета здесь.

С Кириллом творилось нечто странное…

Нет, не так… Странное творилось и с ним, и с окружающими давно, с самого приезда в Загривье… А сейчас, когда рядом происходило уже не то что странное — кошмарное и непредставимое — на него странно отреагировал мозг Кирилла.

Кириллу стало смешно.

Представить трудно, но сейчас все происходящее вокруг казалось ему неимоверно смешным… Сработала какая-то защитная цепь в мозгу. Предохранитель, спасающий от безумия… Люди зачастую реагируют одинаково на противоположные раздражители: сильный холод обжигает, а сильный ужас порой вызывает истерический хохот…

Вслух он не хохотал… Пока не хохотал… Но мысленный процесс явно шел по нарастающей. Так примерно:

Ну и что там говорил о трупах Билли Бонс? Мертвые не кусаются? Ха-ха, да он просто плохо знал мертвецов, он швырял их в море, привязав к ногам пушечное ядро, и быстренько уплывал с того места, — предусмотрительно, но есть способы лучше, — выдрать перед похоронами зубы, и сложить в бронзовую шкатулочку, беззубый рот кусает не больно… Они ж не со зла, они всего лишь хотят кушать, не часто, раз в году, много ли мертвому надо, живые куда прожорливее… Беззубые рты будут долго-долго мусолить кусочек сырого мяса, до утра, до рассвета, потом — снова в землю, до следующего родительского дня… Тут какой-то приезжий чудак недоумевал, отчего на погосте не растут кусты и деревья? Хе-хе-хе-хе… Куст малины засыхает, когда под его корнями роется один-единственный крот… А если десять тысяч? А если не кротов?