Нарост

Той же ночью я пробрался в клинику. Несмотря на плотно обитые двери палаты, я мог различить тяжелый хрип дыхания опухоли. Вдох получался долгим, каким-то вымученным, тогда как выдох был совсем коротким и легким. Я смекнул, что примешивавшийся к дыханию громкий хрип скорее всего вызван наличием какой-то слизистой преграды для воздуха.

На следующий день рано утром я продолжил свое расследование. Я заметил, как двое санитаров уводят от палаты матери ночную сиделку: проходя мимо меня — ее шапочка нелепо съехала набок, — она пристально посмотрела мне в глаза и неестественно ухмыльнулась. Позже я узнал, что прибывшая ей на смену утренняя сестра застала свою предшественницу стоящей перед кроватью: женщина неотрывно смотрела на опухоль и при каждом очередном всасывающем звуке в такт ему кивала головой.

Теперь все пребывали в состоянии напряженного ожидания — когда же настанет конец этой агонии. Вскоре хрипы действительно пошли на убыль. Прибыл главврач и стал готовиться к вскрытию, чтобы завершить подготовку необходимых медицинских заключений. Я обратился к нему с просьбой хотя бы в последний раз взглянуть на останки, однако когда уже после вскрытия увидел его лицо — бледное и вконец расстроенное, — то сразу же понял, что и сейчас моя просьба будет отвергнута, естественно, «ради моей же пользы».

Было принято решение, что ни одно постороннее лицо не должно ничего узнать о случившемся, а потому в обход всем традиционным процедурам даже владельцу похоронного бюро не разрешили сопровождать пустой гроб в больницу. После того как останки погрузили в деревянный ящик, я отдал необходимые распоряжения, чтобы на следующий же день его отправили домой. В качестве средства транспортировки я избрал тот же поезд, которым мы с матерью приехали в больницу. Таким образом, я почти смирился с мыслью, что мне никогда не доведется взглянуть на опухоль.

Кстати сказать, я даже толком не знал, когда именно скончалась моя мать, а знать это мне просто полагалось, хотя бы для того, чтобы выбить правильную дату на надгробном камне. С этим вопросом я обратился к доктору, и мы долго выбирали с ним между тем моментом, когда перестали раздаваться хриплые вздохи самой опухоли, и временем, когда они заглушили дыхание моей матери. В конце концов мы сошлись на последнем варианте.

Мне предстояло провести еще одну ночь в Чикаго. Получилось так, что я смог заметить, в какую палату отвезли тело матери. Прошло несколько часов, а я продолжал лежать в своей постели и, неотрывно глядя в потолок, сокрушенно вздыхал по поводу того, что я, ее сын, так и не узнаю, отчего скончалась давшая мне жизнь женщина. Наконец я принял решение, что просто обязан увидеть эту опухоль. Вооружившись фонарем, я двинулся по коридору. В ночное время обслуживающий персонал в больнице был невелик, так что я практически без труда пробрался к гробу.

В комнате царил полный мрак, однако я не решался включить свет. Когда я отодвинул крышку гроба, мне в нос ударил странный запах — он совсем не походил на вонь разлагающегося тела, а скорее напоминал аромат грибов. Я тут же почувствовал острый позыв к рвоте, который преодолел с огромным трудом. При этом я старался дышать исключительно ртом, прикрыв его платком, и только таким образом смог, хотя бы отчасти, предотвратить тошнотворное воздействие вони.

Даже сегодня тот неуважительный к матери жест, которым я направил луч фонаря внутрь гроба, переполняет меня отвращением к самому себе. Мне было безмерно стыдно, что я нарушил последнюю волю родительницы. И все же уже ничто не могло остановить меня.

Внутри гроба я увидел громадную массу, завернутую в то, что показалось мне широченной простыней. Мне даже показалось, что я ошибся, так как если раньше ее можно было сравнить с некоторого рода тугим шаром, то сейчас из нее словно выкачали воздух. Я потянул простыню на себя, но она оказалась словно прочно приклеенной. Я потянул сильнее и наконец оторвал ткань — на какое-то мгновение она потянула массу за собой, потом отделилась и плюхнулась назад с чавкающим звуком.

Взглянув наконец на предмет своего неизбывного интереса, я понял, что заставило ночную сиделку лишиться рассудка. Мне даже пришлось на мгновение прислониться к стене, чтобы перевести дыхание. Потом я снова посмотрел на то, что лежало в гробу. Масса была лишена даже малейшего намека на форму, и я невольно задумался над тем, куда же они положили тело матери. Дело в том, что я не видел ничего похожего на голову, ноги, руки или тело. А вдруг они положили сюда только опухоль, а мать лежит в каком-то другом месте? В самом деле, я видел перед собой лишь громадный сгусток желатинообразной «дрожалки», и больше ничего. По-видимому, они положат тело в гроб после того, как завершат все необходимые исследования, тогда как сейчас в деревянном ящике лежали лишь останки опухоли, в чем у меня не было в тот момент никаких сомнений.

Снаружи мягкая масса была покрыта чем-то тонким и блестящим, отдаленно напоминавшим кожу; цвет этой пленки изменялся от переливающегося перламутрово-серого до почти прозрачного бутылочно-зеленого. Вблизи от поверхности более светлой части массы проходили бесчисленные фиолетово-черные вены, некоторые из которых в диаметре достигали двух-трех сантиметров. Чуть наклонившись, я в свете фонаря разглядел, что и зеленоватая часть массы представляет собой не что иное, как тугое переплетение громадного количества тончайших кровеносных сосудов, многие из которых по толщине не превышали крохотных жилок на листьях обычных растений, и все они брали свое начало от более крупных фиолетово-черных артерий.

Меня охватило подозрение, что, сдергивая простыню, я каким-то образом сдвинул, а то и вовсе перевернул лежавшую в гробу массу, поскольку сейчас передо мной лежало нечто такое, что было напрочь лишено каких-то отличительных признаков: где верх, где низ, что спереди, что сзади. Оно вообще не имело сторон. Но как же я мог перевернуть такую махину, даже не прикасаясь к ней? Что ж, иного выхода у меня не было и, собрав волю в кулак, я заставил себя пойти на этот шаг. К моему удивлению слизистая, липкая пленка, покрывавшая массу, выскользнула у меня из пальцев подобно гигантскому полуразложившемуся садовому слизняку. Смесь трех чувств — обоняния, зрения и осязания — оказала на меня ошеломляющее воздействие, и я снова почувствовал приступ тошноты.

Наконец, я снова принялся давить на матово-переливчатую массу, машинально перемещая руку то вперед, то назад, то из стороны в сторону, пытаясь ухватиться за что-нибудь, хотя бы относительно твердое, чтобы перевернуть лежавшее в гробу студнеобразное месиво. Вблизи от полупрозрачной поверхности я нащупал несколько довольно жестких, хаотично сгруппированных объектов. Я почти не сомневался, что это и были те самые гранулоподобные образования, о которых упоминали врачи. Поднеся фонарь ближе, я увидел, что они чем-то напоминали зубы, хотя было в них что-то звериное, да и по размерам они явно превосходили человеческие. Я продолжил поиски какой-либо надежной опоры, однако моя рука все так же бесцельно блуждала внутри липкой массы. К тому времени я был практически уверен в том, что тело матери лежит в каком-то другом месте. Ведь не могли же кости скелета так быстро раствориться в этом «желатине», какова бы ни была его природа!

Меня все время подташнивало от ужасного омерзения, но остановиться я уже не мог. Я должен был продолжить начатое. Сунув руку еще глубже, я наконец нащупал кончиками пальцев что-то относительно жесткое, и уже через секунду вся липкая масса оказалась перевернутой, что сопровождалось отвратительным, чавкающе-хлюпающим звуком. Оказалось, что моя рука наткнулась на длинный шов, который наложили после вскрытия. От резких толчков и перемещений небольшое количество фиолетово-черной жидкости стало просачиваться наружу через оставленные иглами маленькие дырочки.

Тогда я смекнул, что, поскольку обычно вскрытие начинается с грудной и брюшной полости, — это должен быть верх. Хотя абсолютно ничто больше не подтверждало такого вывода. Луч фонаря метался из стороны в сторону, пока я пытался отыскать хоть какое-то напоминание о матери — остатки глаз, носа или рта. Ничего — лишь сплошная, комковатая, покрытая хитросплетениями сосудов вязкая масса. Неожиданно я наткнулся на странное отверстие, располагавшееся как раз по центру зашитого разреза. Очевидно, это была та самая дыра, хрипловатое причмокивание которой лишило рассудка бедную ночную сиделку. По краям она как бахромой была окружена бледно-лиловыми тонкими лоскутами, трепет и колебания которых вызывали тот самый странный, характерный звук.