Последний пир Арлекина

IV

Сразу после полудня 18 декабря я сел в машину и направился в Мирокав. По обеим сторонам дороги мелькали унылый пейзаж и голая земля. Снег поздней осенью шел мало; лишь несколько белых участков виднелись вдоль автострады на сжатых полях. Над головой нависали серые тучи. Проезжая через лес, я заметил черные разлохмаченные покинутые гнезда, прилепившиеся к перепутанным искривленным ветвям. Мне показалось, что я увидел и черных птиц, паривших над дорогой чуть впереди, но это были всего лишь мертвые листья, взлетевшие в воздух при моем приближении.

К Мирокаву я подъехал с юга и попал в город с той стороны, с которой покинул его после первого посещения. И снова мне подумалось, что эта часть города существует как будто по другую сторону большой невидимой стены, отделявшей фешенебельные районы Мирокава от неблагополучных. Залитый солнечным светом, этот район и летом показался мне мрачным, даже зловещим; сейчас, в тусклом свете зимы, он выглядел бледным призраком самого себя. Разоряющиеся магазины и насквозь промерзшие на вид дома наводили на мысль о пограничном районе между материальным и нематериальным мирами, причем один сардонически носил маску другого. Я увидел несколько костлявых пешеходов, обернувшихся в мою сторону, когда я проезжал мимо, вверх по главной улице Мирокава.

Одолев крутой подъем Таунсхенд-стрит, я решил, что открывшийся мне вид довольно гостеприимен. Вздымающиеся вверх и спускающиеся под горку авеню города были уже готовы к фестивалю: фонарные столбы увиты вечнозелеными растениями; свежие ветви радовали глаз в это бесплодное время года. На дверях многих деловых зданий улицы были развешаны венки остролиста, тоже зеленые, но, похоже, сделанные из пластика. В традиционных для этого времени года зеленых украшениях не было ничего необычного, но вскоре стало понятно, что Мирокав слишком страстно предается этому святочному символу. Все вокруг просто кричало о чрезмерности. Витрины магазинов и окна домов, обрамленные зелеными гирляндами; зеленые ленты, свисающие с навесов у магазинов; зазывающие огоньки на баре «Красный петух», превратившиеся в павлинье-зеленый поток света. Я предположил, что жители Мирокава охотно украшали свой город, но эффект получился избыточным. Город окутывало жутковатое изумрудное сияние, в котором лица горожан слегка напоминали морды рептилий.

Я решил, что большое количество вечнозеленых растений, венков остролиста и разноцветных (точнее, одноцветных) огоньков призвано подчеркнуть овощную символику северных святок, неизбежно вплетающуюся в зимние празднества любой северной страны, как принятая для рождественского сезона. В статье «Арлекин» Тосс писал о языческой стороне мирокавского фестиваля, уподобляя его культу плодородия с вероятной связью в далеком прошлом с хтоническими божествами. Но Тосс, как и я, ошибочно принял за целое всего лишь часть смысла фестиваля.

Отель, в котором я зарезервировал номер, находился на Таунсхенде. Это было старое здание из коричневого кирпича с дверной аркой и умилительным карнизом, видимо, должным производить впечатление неоклассицизма. Я нашел перед ним место для парковки и вышел из машины, оставив чемоданы внутри.

Холл отеля был пуст. Мне-то казалось, что фестиваль в Мирокаве должен привлекать достаточно посетителей — хотя бы для того, чтобы поддерживать бизнес, — но, похоже, я ошибался. Позвонив в колокольчик, я облокотился о стойку и повернулся, чтобы взглянуть на небольшую, традиционно украшенную елку, стоявшую на столе у входа. На ней висели блестящие, хрупкие шары, миниатюрные леденцы в форме посоха, плоские смеющиеся Санты с широко раскинутыми руками. Звезда на макушке неловко накренилась в сторону изящной верхней ветки, вспыхивали разноцветные огоньки в форме цветков. Почему-то елочка показалась мне очень печальной.

— Чем я могу вам помочь? — спросила молодая женщина, появившаяся из комнаты, примыкающей к холлу.

Должно быть, я слишком внимательно уставился на нее, потому что она отвернулась со смущенным видом. Я понятия не имел, что ей сказать или как объяснить, что я думаю. Воочию она излучала просто пугающее великолепие манер и внешности. Но если эта женщина не совершила самоубийство двадцать лет назад, как утверждала газетная заметка, то за прошедшие годы она и не постарела.

— Сара! — позвал мужской голос с невидимой высоты лестницы, и по ступенькам спустился высокий мужчина средних лет. — Я думал, ты у себя в комнате, — сказал мужчина, которого я счел Самюэлем Бидлом. Сара (а не Элизабет) Бидл, искоса посмотрела на меня, демонстрируя отцу, что занимается делами отеля. Бидл извинился передо мной и на минутку отошел вместе с ней в сторону, чтобы обменяться несколькими словами.

Я улыбнулся, сделав вид, что все нормально, но при этом попытался расслышать, о чем они разговаривают. Судя по тону, конфликт был привычным: Бидл слишком сильно беспокоился о том, где его дочь и чем занята, а Сара проявляла досадливое понимание определенных ограничений. Разговор завершился, Сара стала подниматься вверх по лестнице, на секунду обернувшись и гримаской извинившись за происшедшую непрофессиональную сцену.

— Ну, сэр, чем я могу вам помочь? — спросил Бидл чересчур требовательным тоном.

— У меня зарезервирован номер. Правда, я приехал на день раньше, если, конечно, это не станет проблемой. — Так я дал понять владельцу отеля, будто не сомневаюсь, что его бизнес процветает.

— Никаких проблем, сэр, — ответил он, протягивая мне листок регистрации, а потом медный на вид ключ, свисавший с пластмассовой круглой бирки с номером сорок четыре.

— Багаж?

— Да, он в машине.

— Я вам помогу.

Бидл повел меня на четвертый этаж, и я подумал, что это вполне подходящий момент, чтобы затронуть тему фестиваля, праздничных самоубийств и, может быть (в зависимости от его реакции), судьбы его жены. Мне требовался человек, много лет проживший в городе, который мог бы рассказать мне об отношении жителей к этому рождественскому зеленому морю огней.

— Все прекрасно, — одобрил я чистую, хотя и мрачную комнату. — И вид хороший, на ярко-зеленые огни Мирокава. Город всегда так украшают? Я имею в виду, к фестивалю.

— Да, сэр, к фестивалю, — машинально ответил он.

— Думаю, ближайшие пару дней у вас будет наплыв приезжих, вроде меня.

— Возможно. Вам еще что-нибудь нужно?

— Да. Не расскажете ли вы мне немного о празднествах?

— Например…

— Ну, вы же понимаете, — клоуны и все такое.

— Клоуны у нас здесь только те, кого… думаю, можно сказать — выбрали.

— Не понимаю.

— Извините, сэр, у меня очень много дел. Что-нибудь еще?

Я не смог ничего придумать, чтобы затянуть разговор. Бидл пожелал мне хорошего отдыха и ушел.

Я распаковал чемоданы. Помимо обычной одежды я привез сюда кое-какие детали клоунского наряда. Слова Бидла о том, что клоунов «выбирают», невольно заставили меня задуматься: какой цели служат местные уличные маскарады? В разные времена и в разных культурах фигура клоуна имела очень много значений. Веселый, всеми любимый шутник, знакомый большинству людей, — всего лишь одна сторона этого многогранного существа. Сумасшедшие, горбуны, люди без рук и ног и с другими отклонениями от нормы когда-то считались клоунами от природы; они были выбраны для исполнения комической роли, чтобы остальные воспринимали как шутку, а не жуткое напоминание о том, что в мире не все ладно. Но иногда веселому шутнику приходилось привлекать внимание к тому самому непорядку, как в случае с мрачным и честным шутом короля Лира. Впрочем, в конце концов его повесили, и в первую очередь — за его клоунскую мудрость. Клоунам часто приходилось играть неоднозначные, а иногда противоречивые роли. В общем, я знал о них достаточно, чтобы не выскакивать на люди в костюме с криком: «А вот и я!»

В тот первый день в Мирокаве я держался поближе к отелю. Почитав и отдохнув несколько часов, пообедал в ближайшей закусочной, наблюдая в окно, как зимний вечер на контрасте с темнотой меняет мягкое зеленое свечение города на совершенно другой цвет. Для вечера в маленьком городке на улицах Мирокава было чересчур много народа, но это вовсе не походило на оживление, какое обычно наблюдаешь перед рождественскими праздниками. На улицах не мельтешили толпы суетливых покупателей, нагруженных яркими пакетами с подарками. Люди шли с пустыми руками, засунув их поглубже в карманы от холода, который, впрочем, все равно не сумел загнать их в теплые уютные дома; многие магазины были открыты допоздна, но даже в тех, что уже закрылись, осталась гореть неоновая иллюминация. Лица прохожих застыли от холода. В окне закусочной я видел отражение собственного лица, и это было не лицо опытного клоуна; вялое и обвислое, оно скорее походило на лицо неживого существа. За стеклом раскинулся город Мирокав: его улицы вздымались вверх и опускались вниз с безрассудной суровостью, а жители толпились на тротуарах; его сердце купалось в зеленом свете. Он бросал мне профессиональный и личный вызов, самый многообещающий из всех, что мне встречались в жизни, а я испытывал скуку на грани ужаса.