Кормление черной собаки

статочно открыть глаза - и он увидит нечто.

Конечно, это были зрачки, бросающие фиолетовые отблески.

Он открывал глаза и ему нужно было время, чтобы увидеть черное на черном фоне ночи. Ему помогали луна, фонари или фары проезжавших мимо машин.

Собака часами сидела неподвижно и смотрела на него. Спящего. Чтобы убедиться в этом, достаточно было проснуться ночью несколько раз.

Что происходило при этом в ее уродливой голове? Кто мог сказать? Уж, конечно, не он.

Когда это стало повторяться каждую ночь, он обнаружил, что не высыпается более, а единственной реакцией на ночного соглядатая был его нервный смешок.

Но чем меньше он спал, тем больше истязал собаку вечерами и ночами, но не мог расстаться с ней, как ребенок не может расстаться с любимой игрушкой, которую нужно сломать. Но здесь все было серьезнее и страшнее.

Избавиться от собаки означало проиграть свою последнюю игру, но, может быть, опомнившись, он пошел бы и на это, однако подозревал, что теперь уже слишком поздно и проклятая сука никогда не оставит его в покое.

Ничто не длится целую вечность, но он больше не мог ждать конца. Он должен был сделать хоть что-нибудь, прежде чем сойдет с ума. К тому же, эти, живущие поблизости и снаружи, не дадут ему долгой отсрочки. Когда они поймут, что он не просто болен, его война с собакой будет прервана насильно. Он закончит ее в психиатрической лечебнице. Но еще никогда он не чувствовал себя более нормальным.

О, как он ненавидел звериные когти так называемого "цивилизованного" общества! Когти, спрятанные до тех пор, пока он калечил свою жизнь в угоду этому лицемерному божку... Но одновременно он осознавал, что его претензии к миру необоснованны, более того - смешны. Он боялся, а может быть, и не мог жить вне клетки, дающей относительную безопасность и смехотворное благополучие. За это он ненавидел и самого себя. Презрение к себе парадоксальным образом нисколько не унижало его в собственных глазах. Он словно заключил сделку с кем-то, поселившимся внутри его тела, с тем, кого он считал своим настоящим "я". Он сказал себе: "Хорошо, парень... Ты такой, какой ты есть. Не мне ненавидеть тебя. Кто еще полюбит тебя, если не я? Я всегда на твоей стороне. Мы будем терпеть вместе..."

И он терпел.

Терпение его истощалось катастрофически.

На десятый день этого добровольного заточения одна всепоглощающая мысль затопила его мозг. Ему во что бы то ни стало захотелось накормить свою собаку. Увидеть, как она ест, как двигаются ее челюсти, как она заглатывает пищу, увидеть ее вздувшийся живот и узнать, наконец, что это обычное существо.

У него уже была определенная сноровка в связывании собаки. Он подкрался к ней утром, когда она выглядела относительно безопасно, и закрепил цепь на ее ошейнике. Щелчок карабина придал ему решительности. Другой конец цепи он привязал к одной из труб отопления в ванной комнате, ограничив свободу передвижения собаки до минимума.

Долгих полчаса он тренировался в набрасывании кожаного ремня на