Четыре после полуночи (сборник)

Поэтому она больше не пыталась смотреть на мир глазами другого человека, но иногда это случалось независимо от ее воли, и тогда Дайна видела все глазами мамы или тети Викки.

Сейчас же девочка просто боялась, вот и старалась найти вокруг других людей, почувствовать их, но никого не находила.

И тогда Дайну охватил ужас, паника подминала ее под себя. Она почувствовала, как крик рвется у нее из груди, и крепко сжала зубы, чтобы остановить его. Потому что вырвался бы не крик, а вопль: она заорала бы, как пожарная сирена.

Я не должна кричать, приказала она себе. Я не должна кричать и ставить в неловкое положение тетю Викки. Я не должна кричать и будить тех, кто сейчас спит, и пугать тех, кто бодрствует. Они прибегут и скажут: «Посмотрите на эту трусливую маленькую девочку, посмотрите на эту трусливую маленькую девочку».

Но встроенный радар, который помогал компенсировать недостаток зрения, а иногда позволял видеть «через глаза» других (что бы там ни говорила мисс Ли), только усиливал страхи девочки.

Потому что докладывал ей, что вблизи нет никого.

Ни одного человека.

4

Брайану Энглу приснился очень плохой сон. Он вновь пилотировал самолет, летевший рейсом 7 из Токио в Лос-Анджелес. Только на этот раз с утечкой дело обстояло куда хуже. В кабине пилотов царила обреченность. Стив Сирлз плакал и ел плюшки.

— Если ты так расстроен, почему ешь? — спросил Брайан. Внезапно раздался пронзительный свист (так свистит чайник, когда закипает вода), указывающий, как предположил Брайан, на разгерметизацию салона. Глупо, конечно. Ведь если возникает щель, то воздух уходит в нее бесшумно, до того момента, как гремит взрыв, но во сне всякое возможно.

— Потому что я люблю плюшки и мне больше не удастся их поесть, — ответил Стив, рыдая все громче.

А потом свист прекратился, как отрезало. В кабину пилотов вошла улыбающаяся стюардесса, между прочим, Мелани Тревор, и сказала, что место утечки найдено и загерметизировано. Брайан поднялся и последовал за ней в большой салон, где Энн Куинлэн Энгл, его бывшая жена, стояла в небольшой нише, откуда убрали сиденья. Над ближайшим к ней иллюминатором кто-то написал странную фразу: «ТОЛЬКО ДЛЯ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД». Красным, цветом опасности.

Энн была в темно-зеленой униформе стюардесс «Гордости Америки», что удивило Брайана. Ведь она занимала крупный пост в одном рекламном агентстве Бостона и всегда с пренебрежением поглядывала на стюардесс, которые летали с ее мужем. Рука Энн лежала на трещине в фюзеляже.

— Видишь, дорогой? — гордо воскликнула она. — Я обо всем позаботилась. Не важно, что ты ударил меня. Я тебя простила.

— Не делай этого, Энн! — крикнул он, но опоздал.

Ее ладонь засасывало в щель. Сначала провалился средний палец, потом безымянный, затем указательный, мизинец. Что-то хлопнуло, словно пробка вылетела из бутылки шампанского в руках неумелого официанта, и вся кисть провалилась в щель.

Однако Энн продолжала улыбаться.

«Это „L’Envoi“, дорогой, — говорила она, когда за кистью последовала рука. Заколка, стягивающая волосы, соскочила, и они рассыпались по плечам. — Я всегда ими душусь, разве ты не помнишь?»

Он вспомнил… теперь вспомнил. Только это уже не имело никакого значения.

— Энн, вернись! — крикнул он.

Она продолжала улыбаться, а руку медленно засасывало в окружающую самолет пустоту.

— Совсем не больно, Брайан, поверь мне.

— «L’Envoi», помнишь? — сказала Энн, когда ее высасывало сквозь щель.

Теперь Брайан вновь слышал этот звук. Однажды поэт Джеймс Дики назвал его «звериным свистом пространства». Громкость его нарастала и нарастала, вырываясь из сна в реальность, пока шипение воздуха не превратилось в человеческий крик.

Глаза Брайана открылись. Переход от сна к бодрствованию длился лишь мгновение: Брайан был профессионалом, а его сверхответственная, связанная с высоким риском работа прежде всего требовала быстрой и точной реакции в чрезвычайных ситуациях. Он летел рейсом 29, а не рейсом 7, не из Токио в Лос-Анджелес, а из Лос-Анджелеса в Бостон. Энн уже умерла, и причиной смерти стала не щель в корпусе авиалайнера, а пожар в ее доме на Атлантик-авеню, рядом с набережной.

Но звук остался. Пронзительно кричала маленькая девочка.

5

— Пожалуйста, откликнитесь, — тихо, но отчетливо произнесла Дайна Беллман. — Очень сожалею, но моя тетя ушла, а я слепая.

Нет ответа. Впереди, через сорок рядов и две перегородки от нее, Брайану Энглу снилось, как его штурман плачет и ест плюшки.

Только мерно гудели двигатели.

Паника грозила подчинить себе разум, и у Дайны остался лишь единственный способ сдержать ее: она расстегнула ремень безопасности, встала и вышла в проход.

— Эй? — позвала она громче. — Эй, кто-нибудь!

Нет ответа. Дайна заплакала. Но тем не менее продолжала держать себя в руках.

Считай ряды, отчаянно заверещал внутренний голос. Считай, сколько рядов ты прошла, а не то тебе никогда не найти дороги назад.

Она остановилась у следующего ряда кресел по левую руку, наклонилась, протянула руку. Она знала, что там сидел мужчина, потому что тетя Викки разговаривала с ним за минуту или две до взлета. Когда он отвечал, голос доносился с того кресла, что находилось перед Дайной. Она это знала, определение местонахождения голосов стало для нее способом жить, совсем как дыхание. Спящий мужчина подпрыгнул бы от ужаса, почувствовав, что его ощупывают чьи-то пальцы. Но Дайну это уже не волновало.

Да только кресло пустовало.

Пустовало. Совсем.

Дайна выпрямилась, с мокрыми от слез щеками, испуганная. Они же не могли пойти в туалет вместе, не так ли? Разумеется, нет.

Может, туалетов два? В таком большом самолете их, конечно, два.

Но вопрос о количестве туалетов давно потерял актуальность.

Тетя Викки никуда бы не пошла без своей сумочки. Дайна в этом не сомневалась.

Девочка медленно двинулась дальше, останавливаясь у каждого ряда, ощупывая два ближайших кресла, слева и справа.

На одном нашла сумочку, на втором — бриф-кейс, на третьем — авторучку. На двух обнаружила наушники. Взявшись за вторую пару, прикоснулась к чему-то липкому. Потерла пальцы друг о друга, скорчила гримаску, вытерла руку о салфетку-подголовник. Ушная сера. Это точно. У нее особая, ни с чем не сравнимая консистенция.

Дайна Беллман продвигалась все дальше, уже не думая о том, что может кого-то потревожить. Она не попадала кому-либо в глаз, не щипала за щеку, не дергала за волосы.

Все кресла, которые она ощупывала, пустовали.

В какой-то момент, пока она спала, ее тетя и все пассажиры рейса 29 исчезли.

«Нет, — возразил ей голос мисс Ли, сохранивший способность мыслить логично. — Нет, это невозможно, Дайна! Если все покинули самолет, кто же сидит за штурвалом?»

Девочка прибавила шаг, хватаясь за ручки кресел, широко открыв глаза за темными очками. Со счета она давно сбилась, но тревожило ее другое: тишина.

Она вновь остановилась. Наклонилась над креслом справа. На этот раз ее руки нащупали волосы… но в странном месте. Волосы на сиденье — как такое могло быть?

Пальцы сжались… и она подняла волосы. Тут Дайне открылась ужасная истина.

Волосы есть, а человека, которому они принадлежали, нет. Это скальп. Она держала в руке скальп мертвого человека.

Вот тут Дайна Беллман и разразилась криком, который вырвал Брайана Энгла из сна.

6

Алберт Косснер сидел у стойки бара, пил виски «Брэндинг айрон». Братья Эрпы, Уатт и Вирджил, устроились справа от него, док Холлидей — слева. Он как раз поднял стакан, чтобы провозгласить тост, когда в салун «Серджо Леоне» ворвался мужчина с деревянным протезом вместо левой ноги.

Уатт повернулся к нему. Спокойный, загорелый, симпатичный. Вылитый Хью О’Брайен. [3]